Черневог
Шрифт:
Это было волшебство. Она знала, как можно было почувствовать его: почти неуловимое, неслышное и опасное желание, заставляющее ее покинуть лодку и пойти вперед. Оно уверяло ее в полной безопасности, оно предлагало ей…
Господи, да ведь она покинула дом с чувством опасности, ей казалось, что она отправляется в лес, чтобы проверить леших, и вот с тех пор все пошло не так. Прежде всего, перед ней предстал отец, который завел ее именно сюда, он сказал ей, что у нее будет ребенок, о котором она до того и не подозревала. Она никогда не задумывалась о детях: ведь она всегда считала себя такой молодой, что даже не строила таких
Она оказалась в ужасной ситуации, вынужденная теперь задумываться о том, чего, по ее убеждению, не должно было никогда произойти… а папа…
Папа привел ее лодку в это страшное место, прочитал ей нотацию о том, что пора браться за ум, и куда-то исчез. Папа хотел этого, папа хотел того, и вся ее жизнь, казалось, состояла сплошь из одних его желаний, а затем… он предложил ей сделать выбор.
Но она не хотела иметь никаких дел и с Черневогом. Папа хотел этого ребенка. Папа всегда чего-то хотел, а было это хорошо или плохо, узнать у него было нельзя…
Но ребенок, рожденный от колдуньи, сущее бедствие для нее и ужасная опасность для Петра. Это был конец их намерениям устроить свою жизнь так, как они намеревались.
Нет же, черт побери, кто-то еще хотел этого ребенка. Этого не должно было случиться, это не должно было разбить всю ее жизнь именно таким образом, если только кто-то не захотел этого против ее желаний.
— Папа, — сказала она, а ивы, перешептывались над лодкой, и из ее глаз текли слезы. — Папа, будь ты проклят, что же ты делаешь со мной?
Достаточно часто за всю свою жизнь Петр просыпался пристыженный, и много раз при этом испытывал слабое удивление от того, что до сих пор был жив, глубоко осознавая, что не заслуживал этого. Обычно, оба этих чувства охватывали его перед самым рассветом. По мере того, как замешательство от внезапного пробуждения улетучилось, он обнаружил, что так и держит кувшин с водкой в руках, а бедный верный их страж, Саша, спит сидя, так и не выпустив из рук ни перо, ни книгу. И совсем рядом с ними, завернувшись в их парусину, спал Черневог.
Петр прикрыл чернильницу и чуть тронул Сашу за плечо, приговаривая:
— Это я, приятель, можешь продолжать спать. — Затем он убрал книгу в сторону и уложил Сашу на груду одеял, чтобы тот смог еще немного отдохнуть.
Он не спускал настороженных глаз с Черневога все то время, пока вздувал огонь, грел воду для бритья и готовил завтрак, с осторожностью притрагиваясь ко всему в сумраке надвигающегося рассвета. Ему не хотелось рано будить малого, несмотря на то, что он чувствовал жар, а живот сводило холодной судорогой, которую не мог заглушить даже горячий завтрак — во всяком случае, он действовал не больше, чем выпитая ночью водка. И не важно, что он беспокоился об Ивешке, попавшей в какую-то ужасную беду: ведь если они имели дело с Ууламетсом, то в этом случае Ивешка сама по себе была вне опасности, а если опасность и была, то она поджидала только их, как поджидала их все эти годы. Но если это было что-то гораздо
Торопиться следует тогда, когда все уже вычислено и обдумано. Но он при этом очень испугался, что может потерять свое преимущество, забыв об уроках зря растраченной юности…
Сейчас он привык в значительной мере полагаться на колдовство, а не на собственные мозги, что само по себе было опасно. Саша сам не раз говорил, что колдуны наиболее восприимчивы к колдовству и волшебству (которые, как оказалось, Бог знает почему, на взгляд Черневога, а позднее и Саши, являют собой две, прямо противоположные вещи). Они, разумеется, были склонны заблуждаться, и поэтому в их компании должен быть кто-то, пользующийся собственным умом.
Природа и волшебство. Саша сравнивал это с катящейся галькой. Но, ей-богу, этот камень не был так прост и легок.
Чай закипел, переливаясь через край, и тут же начали потрескивать и шипеть угли. Петр даже порезал подбородок, бросившись к нему.
— Проклятье!
Он обжег руку и выронил горшок. Саша привстал на одеялах и спросил:
— Петр?
— Это всего лишь проклятый чай закипел и пролился на угли. — Подбородок щипало, а палец дергался от ожога. Он взял прут и вытащил горшок из углей. — Жаль, чай пропал, остались лишь одни колбаски.
Саша встал на ноги и взглянул на кучу парусины, под которой спал Черневог.
Можно было лишь надеяться, что он спит. Петр взглянул в том же направлении, почувствовав внезапные опасения и не забывая про ошпаренный палец.
— Хорошо, если это его лучшая проделка, то и он кое-что потеряет, во всяком случае, останется без чая. — Он лизнул ожог и помахал рукой. — Черт возьми, малый, ведь может быть это просто случайностью?
— Случайности исключены, — сказал Саша.
Петр с интересом взглянул на него.
— Во всяком случае, что касается меня, — добавил тот.
Петр кивнул на Черневога.
— Думаешь, это он? И ты полагаешь, что мы должны вскипятить новую порцию чая?
— Честно говоря, я даже не знаю.
— Тогда получай свои колбаски. А он пусть потерпит. Мы погрузим его вместе с багажом.
— Это не имеет ко мне никакого отношения, — донесся до них через костер голос Черневога из-под парусины. — Я мог бы попросить, чтобы меня не будили, но при таком шуме уснуть видимо не удастся.
— Чай, — коротко бросил Петр.
— Отравите меня, и дело с концом.
— Похоже, что у него болит голова, — весело заметил Петр, и неожиданно поймал себя на мысли, что с удовольствием швырнул бы голову Черневога под копыта лошадей. Затем он выудил из горшка колбаску и сказал: — Твой завтрак, Змей.
— Будь ты проклят.
А Петр заметил, обращаясь к Саше:
— Мне кажется, что он стал искреннее.
Они могли сколько угодно шутить по поводу боли, когда его самое простое желание, облегчавшее ее, стирало ту самую границу, где прекращалось колдовство и вступали в дело волшебные силы. С тех пор, как он узнал это, прошло много лет, и поэтому, стараясь вылечить себя от такой пустячной головной боли, Черневог должен был вернуться в свое прошлое, чтобы там отыскать самое раннее, самое простое из своих желаний, которое он когда либо посылал. Он должен был вернуться в те далекие времена, когда еще не было Совы.