Чернильная смерть
Шрифт:
Он посадил Сланца на плечо и побежал к лестнице, Пролаза прыгнул за ним.
Орфей попытался загородить ему дорогу, но факел закоптил ему очки и прожег шелковую рубашку. Осс был смелее своего хозяина, но Сажерук прошептал что-то — и от факела к Дуботрясу потянулись огненные руки. Пока он оправлялся от испуга, Фарид уже проскочил на лестницу и вихрем взлетел по ступенькам вверх. Сердце его было переполнено счастьем, на языке он чувствовал сладкий вкус мести.
— Сланец! — закричал Орфей ему вслед. — Я разобью тебя вдребезги, так что по осколкам даже цвета твоего будет не узнать!
Стеклянный человечек судорожно вцепился в плечо Фарида, но не повернул головы.
— А тебя, жалкий лгунишка, погонщик верблюдов, — Орфей захлебывался словами, — я отправлю в историю, полную ужасов. Я напишу ее специально для тебя!
От этой угрозы Фарид на мгновение замер, но
— Думай, кому угрожаешь, Орфей. Если с мальчиком что-то случится или если он вдруг исчезнет, как могло случиться сегодня, я снова приду к тебе в гости. А я без огня не хожу, ты знаешь.
— Ради тебя! — донесся до Фарида исступленный крик Орфея. — Я все делал ради тебя — и вот твоя благодарность?
Когда Халцедон понял, что Фарид и Сланец ищут в кабинете хозяина, он осыпал обоих отборной бранью.
Но Сланец, не обращая внимания на старшего брата, сосредоточенно помогал Фариду собрать каждый клочок, исписанный почерком Орфея. Книгу они тоже прихватили. Халцедон кидался песком и заточенными перьями, призывал на голову Сланца все страшные болезни, какие только бывают у стеклянных человечков, и даже героически бросился за последним листком, лежавшим на письменном столе Орфея, но Фарид просто отпихнул его.
— Предатель! — кричал Халцедон вслед брату, когда Фарид закрывал за собой дверь кабинета. — Надеюсь, ты разобьешься вдребезги, в мелкую крошку!
Но Сланец проигнорировал эти вопли, как и угрозы Орфея.
Сажерук уже ждал у входной двери.
— Где они? — встревоженно спросил Фарид, подбегая к нему.
Ни Орфея, ни Осса не было видно, но он слышал их возбужденные голоса.
— В подполе, — сказал Сажерук. — Я обронил немного огня на лестнице. Мы успеем добраться до леса, пока он погаснет.
Фарид кивнул. На лестницу высунулась служанка. Но это была не Брианна.
— Моей дочери здесь нет, — сказал Сажерук, словно прочел его мысли. — Не думаю, что она когда-нибудь вернется в этот дом. Она у Роксаны.
— Она же меня ненавидит! — пробормотал Фарид. — Почему она мне помогла?
Сажерук открыл дверь, и куницы метнулись на улицу.
— Наверное, Орфей ей нравится еще меньше, чем ты, — сказал он.
Огонь Коптемаза
Жизнь — ускользающая тень, фигляр, Который час кривляется на сцене
И навсегда смолкает; это — повесть, Рассказанная дураком, где много
И шума, и страстей, но смысла нет.
Фенолио был счастлив. Да, счастлив, даже несмотря на то, что Иво и Деспина непременно хотели вытащить его на рыночную площадь, где Коптемаз давал представление. Глашатаи уже несколько дней кричали об этом на всех углах, а Минерва, конечно, не хотела отпускать детей одних. Зяблик велел соорудить на площади помост, чтобы каждый мог насладиться бездарными фокусами придворного огнеглотателя. Может быть, наместник с Коптемазом хотели отвлечь народ от возвращения Огненного Танцора? Как бы то ни было, даже Коптемаз не мог испортить Фенолио настроение. Ни разу еще у него не было так легко на сердце с тех пор, как он отправился вместе с Козимо ко Дворцу Ночи. О том, что случилось тогда, он сейчас не хотел вспоминать. Эта глава закончена. Его история приняла новый оборот, и все благодаря кому? Ему, Фенолио! Ведь именно он, и никто другой, ввел в игру Перепела, оставившего в дураках Свистуна и Зяблика и вернувшего Огненного Танцора из царства мертвых. Какой великолепный персонаж! Как нелепо смотрелись рядом с ним выдумки Сырной Головы: дурацкие разноцветные феи, мертвые единороги, гномы с отливающими синевой волосами. Дарований Орфея хватает только на подобную безвкусицу, зато он, Фенолио, способен создавать настоящих мужчин — Перепела и Черного Принца. То есть, конечно, нужно признать, что плоть и кровь Перепел обрел лишь благодаря Мортимеру. И все же вначале было слово, и это слово, точнее, множество слов, написал Фенолио.
17
Перевод М. Лозинского.
— Иво! Деспина! Да куда же они подевались?
Легче удержать разноцветных фей, чем этих ребят! Он же им сказал: далеко вперед не убегать! Вся улица была запружена
Минерва не сразу согласилась отпустить Иво и Деспину. Слишком много было в городе солдат. Да и работы в доме хоть отбавляй. Но Фенолио все же уговорил ее, хотя ему заранее становилось дурно при мысли о вони, без которой не обходятся представления Коптемаза. В день, когда он так счастлив, детям тоже должно быть весело. А он, глядя на глупое кривляние Коптемаза, помечтает о том, что вскоре огненные фокусы на главной площади Омбры будет показывать Сажерук. Или о том, как Перепел въедет в Омбру и прогонит Зяблика за ворота, как шелудивого пса, а Свистуну оторвет серебряный нос. А потом они с Черным Принцем устроят здесь царство справедливости, настоящее народовластие… Хотя это вряд ли. Для народовластия этот мир, пожалуй, еще не созрел. Ну да ладно, все равно это будет великолепно и волнующе, и он, Фенолио, поставил вехи на спасительном пути в тот день, когда сочинил первую песню о Перепеле. Так что в конечном счете он сделал все правильно! Козимо — это, наверное, была ошибка. Но с другой стороны, без мрачных моментов история становится скучной.
— Ну где же ты, Чернильный Шелкопряд! — Иво терпеливо махал ему.
Мальчишка, видно, думает, что старик тоже способен угрем проскальзывать через это месиво детских тел. Деспина оглянулась и радостно закивала, увидев Фенолио, Но ее маленькая головка тут же снова исчезла в толпе.
— Иво! — крикнул Фенолио. — Иво, присматривай за сестренкой, черт подери!
Господи, он и не знал, как много в Омбре детей! Те что постарше, тащили за собой маленьких братьев и сестер. Фенолио был единственным мужчиной в толпе, да и матерей здесь было немного. Большинство детей, скорее всего, сбежало без спросу — из мастерских и лавок, от работы по дому или в хлеву. Некоторые — совсем оборванные — пришли даже с ближних хуторов. Тоненькие голоса разносились по площади, как птичий щебет. У Коптемаза, наверное, никогда еще не было таких благодарных зрителей.
Он стоял на помосте в черно-красном наряде Огнеглотателя, но костюм этот был сшит не из старых лоскутов, как у других комедиантов, а из тончайшего бархата, как и положено княжескому фавориту. Вечно улыбающееся лицо Коптемаза было густо смазано жиром, защищающим от ожогов, но огонь тем не менее так часто кусал своего незадачливого поклонника за щеки, что его физиономия стала похожа на кожаную маску, какие шил Баптиста. Да, Коптемаз и сейчас улыбался, глядя на море маленьких лиц, так жадно теснившихся к помосту, словно он мог избавить их от всех скорбей, от голода, от неизбывной печали матерей и тоски по погибшим отцам.
Фенолио увидел Иво в переднем ряду, но где же Деспина? А, вот она, рядом со старшим братом. Она возбужденно помахала ему, и он помахал в ответ, пристроившись рядом с женщинами у стены одного из домов. Он слышал, как они шептались о Перепеле и о том, что уж он-то защитит их детей, раз сумел привести из царства Смерти Огненного Танцора. Да, над Омброй снова взошло солнце. Надежда вернулась — и он, Фенолио, дал ей имя. Перепел…
Коптемаз снял плащ, такой тяжелый и дорогой, что на эти деньги, несомненно, можно было неделями кормить всех собравшихся на площадь детей. К нему на помост вскарабкался кобольд, нагруженный свертками с порошком алхимиков, который этот бездарь скармливал пламени, чтобы оно ему подчинялось. Коптемаз все еще боялся огня. Это было заметно. Похоже, он боялся его теперь даже больше, чем прежде. Фенолио с неприязнью наблюдал начало представления. Огонь брызгался и шипел, изрыгая ядовито-зеленый дым, от которого дети кашляли. Языки пламени сжимались в грозящие кулаки, превращались в когти, в оскаленные пасти… Да, Коптемаз кое-чему научился. Он теперь не пытался жонглировать двумя-тремя факелами и запускать огонь на такую жалкую высоту, что всем невольно вспоминался Сажерук. Пламя, с которым играл Коптемаз, казалось совсем другой стихией. Это был темный брат огня, жаркое чудовище, но дети с зачарованным испугом смотрели на яркое злое зрелище, вздрагивали, когда красные когти тянулись в их сторону и облегченно вздыхали, когда они обращались в дымное облако, хотя пары разъедали им глаза и щипали нос. Правда ли то, что говорили, будто эти пары затуманивали мозг, так что зрители видели больше, чем есть на самом деле? «На меня, во всяком случае, не действует, — думал Фенолио, протирая слезящиеся глаза. — Я вижу жалкие фокусы — и ниче больше!»