Чернильный ангел повесть
Шрифт:
Я хотел было сказать, что это не я, а мое святое семейство утомило, – но не сказал.
– Ну, спасибо тебе… Вот.
– Убери свои вонючие деньги! – рявкнул Сашка.
Жена ушла собираться, а я стоял в коридоре и думал: откуда он узнал, что деньги вонючие? Или других сейчас нет?
Нервно расхаживая, прочитал табличку на кабинете зав. отделением: Р.Г. Фурдюк! Записал. Отнюдь не для писания жалобы – упаси боже! Наоборот, для восторгов: какое звучание!
За столиком, у лампы, тихо разговаривали две медсестры.
– Он любит тебя, Жень! Уж он-то знает, откуда у тебя седина!
Записал и это.
И вот в сияющем конце коридора появилась она, подошла – уже в сандаликах на тоненьких ножках, с тощеньким узелком.
– Ну все. Я готова! – подняла голову ко мне, улыбнулась.
Мы пошли медленно, под ручку… Я теперь как тот старичок. В конце коридора у выхода курили Настя с Бурштейном, что-то хмуро обсуждая.
Приблизились мы под ручку, веселые старички.
– Ладно… Заскочу завтра, – проворчал Сашка.
Мы медленно прошли мимо омоновца, вышли во двор – абсолютно голый, с грудами мусора возле баков.
– Ой, как хорошо-то! – счастливо зажмурилась она.
Однако, только мы дошли до больничной ограды, сжала мне запястье:
– …Постой… Передохнем!
Мгновенно провалились щеки, глаза, испарина на лбу.
Я посмотрел на Настю. Та обиженно отвернулась.
– Ну а ты сама рада, что ушла? – обратился я к жене. Может быть, хоть какая-то определенность, в конце концов?!
– …Не зна-а! – вздохнула она.
– Ты можешь решить хоть что-то, хотя бы про себя?! – гаркнул я.
Она задохнулась, выпяченная челюсть дрожала, выставленный вперед кулачок трясся.
– Если ты… будешь на меня орать!.. Я лягу вот тут и умру! Ты этого хочешь?
– Нет.
– Тогда, может, пойдем? – Она выдавила улыбку.
– Он всегда недоволен! – бодро заговорила Настя. Жена тоже поглядывала с укором. Спелись! Кругом я виноват.
– Ну, пока, мамуля! – Настя чмокнула ее в бледную щечку, погрозила мне кулаком (шутливо, надеюсь?) и унеслась.
На остановке Нонна вдруг застряла возле нищего – довольно молодого, спокойного, наглого, выглядевшего, во всяком случае, здоровее ее.
– Счас автобус уйдет! – тащил ее я.
Она кивнула и стала лихорадочно рыться по кармашкам.
– Сейчас… извините! – улыбнулась она нищему.
Тот спокойно ждал.
Когда мы вошли наконец в наш палисадник, я увидел над оградой огромную мохнатую башку с выразительными, страдающими глазами.
– Привет, Анчарик! – Она подняла ладошку.
Анчарик взвыл. Будто бы знает, где она была!
– Здравствуй, мила моя! – радостно приветствовал ее батя, после чего вернулся к работе.
– Ладно. Ложись отдыхай! – Я показал на диван. – Я все сделаю…
Быстросуп, в пакетах.
– Нет. Я все сделаю! – твердо проговорила она.
– Плохо мы без тебя жили, плохо! – смачно грызя хрящ,
Почему так уж плохо? Я даже обиделся. И Настя старалась, и я, и он сам… Так просто говорит, из упрямства!
– Он просто думает, что теперь будет жить хорошо! – шепнула
Нонна, кивнув на кастрюли.
Ох, вряд ли. Пока готовила все, устала, снова провалились щеки, глаза… Испарина на лбу… Зря батя так радуется.
– А чего вы арбуз не ели? – бодро проговорила она. Приподняла срезанную часть над бледным, незрелым арбузным чревом. – О… какие-то мошки завелись! – сказала она радостно. И как оказалось, то были неосторожные слова.
– Дрозофила мелеогастер! – проскрипел батя. Внимательно и с сожалением оглядел обглоданную кость, положил на тарелку.
–
Фруктовая мушка!
Долгая пауза, предвещающая еще более долгую тираду.
– Великий генетик Морган… – Он поднял палец и застыл многозначительно.
Очень трудно подстроиться к его ритму. Нонна откинулась на спинку стула, закрыла глаза. Неужто он не усвоил до сих пор, что его медленные, обстоятельные, скрипучие лекции почему-то утомляют ее, выводят из себя? Неужто не заметил? Или – назло?
Отстаивает свои права, свои свободы?.. Но зачем же перед ней?
Она-то чем виновата? Просто не выносит этих тягучих лекций, особенно во время обедов, которые она нам готовит все с большим для нее трудом! Неужто он не чует? Скорее, может быть, она послушала бы что-то о еде, которую она приготовила с такими усилиями? Или для него еда – это нечто недостойное разговора?
При его-то аппетите!
– …именно с помощью этой мушки… – потрогал рукою бок чайника, неторопливо налил. – Он сделал величайшее!.. Величайшее открытие!
Пауза. Громко прихлебывает чай.
– На ее примере он впервые в истории человечества – определил
карту генов: как разные гены размещаются в хромосоме! Отбирал мутационные, уродливые особи…
Среди этих почти невидимых крохотулек, больше похожих не на живые создания, а на рябь в глазах, которая вот-вот должна исчезнуть?
– Уродливые особи! – аппетитный, громкий хлебок из кружки. – Ну там… с загнутыми крылышками! У всех прямые – а он находил загнутые!
У этих невидимок?
– Или другое брал – с опушенным брюшком… У всех – голые брюшки, а он находил опушенные…
Да, явно не торопится… Хорошо встречает ее из больницы!
Громкий прихлеб.
– И скрещивал их, – громкий прихлеб. – С нормальными особями!
Свечечку держал – при спаривании этих… песчинок?
– И рассаживал по пробиркам… Почему дрозофила? – вперился взглядом в меня. – Потому что у нее самый быстрый срок воспроизведения потомства… Десять дней. Через десять дней можно уже видеть, что произошло. Сколько процентов получило опушенное брюшко… А значит…