Черно-белое кино (сборник)

Левитанский Юрий Давыдович

Студия звукозаписи

Успеть, пока вертится круги вьется магнитная лента.Не ждать напряженно момента,когда остановится круг.Успеть, пока кружится диск,но только не думать о диске.Не думать все время о риске,что все не успеешь сказатьHe надо форсировать речь,и, четко скандируя строки,старайся не думать о сроке,который тебе отведен.Спокойно выкладывай их,свои сокровенные думы,а все посторонние шумысотрутся в положенный срок.Бесстрашно выстраивай в рядсвои путеводные вехи,а все шумовые помехимеханик потом уберет.Расставится все по местам,и где-нибудь в памяти векапроявится вся дискотеказаписанных им голосов.Но ты говори, говори,ты даже не думай об

этом.Смотри, каким медленным светомнаполнена рама окна.А ты не смотри, не смотри,как движется час календарный.Смотри, как медово-янтарныйпо дереву движется сок.Смотри, как решительно вдругнабухла апрельская завязь.И все не кончается запись,и плавно вращается круг.

Сцена у озера

Озеро Тракай в Литве. Берег. Старинный замок вдали. Раннее утро. На берегу Поэт и Фауст.

Фауст

Мне кажется, что я сегодня вновь,как в дни былых скитаний многотрудных,сижу у вод Эгейских изумрудныхна бесподобном празднестве морском.И нереиды в этот ранний часгуляют, как купальщицы по пляжу,а после принимаются за пряжу,садятся прясть на прялках золотых…Восходит солнце. Снова будет день,еще один из множества несметныхобычных наших дней и дней бессмертных,которым кануть в Лету не дано.А нам все мало, мало, нас опятькуда-то вдаль влечет – ворочать горы,искать волшебный корень мандрагорыиль камень философский добывать…

Поэт

Да вы поэт, мой Фауст, видит бог!Я дам сейчас вам перья и бумагу,и вы, мой друг, садитесь и пишите,и сочиняйте все, что вам угодно —канцону,пасторальили сонет —сей дар похоронить в земле – преступно!

Фауст

Ну, что ж, кому прекрасное доступно,кто любит – тот действительно поэт.

Поэт

Да, вы поэт, мой Фауст, в этом суть,и потому вы так великодушны,и я не знаю, что мне должно сделать,чтоб вам воздать за вашу доброту.И все-таки, и все-таки опятья смею вас обеспокоить просьбой,последней моей просьбою смиреннойи самой сокровенною моей.Мне б так хотелось, о мой добрый Фауст,хотя бы раз, хотя бы на мгновенье,воочию увидеть Катеринув том времени, немыслимо далеком,в том будущем,в котором,неизвестно,смогу ли увидать ее хоть раз…

Фауст

Хотя, насколько помнится, mein Freund,подобным обещаньем я не связан,но раз вам это нужно – я обязан,и вашу просьбу выполню тотчас.Глядите ж!..

Возникает утро какого-то дня две тысячи первого года.

Комната Катерины. Катерина, молодая женщина лет двадцати семи, в кресле, с раскрытою книгой на коленях.

Катерина

Не первый раз листаю эту книгу.Когда-то мне казалось необычнымее названье – «Письма Катеринеили Прогулка с Фаустом», а вотпривыкла – и читаю, словно адрес,написанный однажды на конверте,в котором столько лет хранятся письма,когда-то адресованные мне…

Читает наизусть.

«Я дьяволу души не продавал —хоть с Фаустом сошлась моя дорога,но он с меня не спрашивал залога,моей души не требовал взамен…»Конечно, нынче так уже не пишут.И, верно, слог немного старомоден.И эти рифмы – кто ж теперь рифмует!Ax, день минувший, мой двадцатый век,вчерашнее уже тысячелетье —извечный спор архаики с модерном,их бурные ристалища и расприи странный ихв итогесимбиоз.И все же я к тебе, мой прошлый век,то странное испытываю чувство,которое подобно ностальгии —и сладок его вкус,и горьковат.

Раскрывает книгу и начинает читать.

Поэт

Вы посмотрите, Фауст, посмотрите —слезинка по щеке ее скатилась!Я к ней пойду! Хотя бы на мгновенье!Я только ее волосы поправлю,слезинку набежавшую утру!..

Несмотря на запрещающие знаки, которые подает ему Фауст, бросается к Катерине. Виденье тотчас исчезает. По щеке Поэта текут слезы.

Фауст

Увы, нам только кажется порой,что мы свой жребий сами выбираем.А мы всего лишь слезы утираем,чужие ли, свои – не все ль

равно!

«Освобождаюсь от рифмы…»

Освобождаюсь от рифмы,от повторенийдланей и ланей,смирении и озарений.В стихотворенье —как в воду,как в реку,как в море,надоевшие рифмы,как острые рифы,минуя,на волнах одного только ритмаплавно качаюсь.Как прекрасныего изгибы и повороты,то нежданно резки,то почти что неуловимы!Как свободны и прихотливычередованьяэтих бурных его аллегроили анданте!На волнах одного только ритмаплавно качаюсь.Как легко и свободнокатит меня теченье.То размашистозаношу над водоюруку,то лежу на спине,в небеса гляжу,отдыхаю…Но внезапно,там,вдалеке,где темнеют плесы,замечаю,как на ветрушелестят березы.Замечаю,как хороши они,как белёсы,и невольнок моим глазамподступают слезы.И опять, и вновь,вопреки своему желанью —о любовь и кровь! —я глаза утираюдланью.И шепчу,шепчу —о березы мои, березы! —повторяя —березы,слезы,морозы,розы…

«Меж двух небес…»

Меж двух небес (начала и конца),меж двух стихий (как в кресле брадобрея —меж двух зеркал), стремительно старея,живешь на этом тесном пятачке,в двух зеркалах бессчетно повторяясьи постепенно в них сходя на нет,там, за чертой, за гранью дней и лет,последним звуком нисходящей гаммы.Две бронзы. Две латуни. Два стекла.Два тонких слоя ртутной амальгамы.Вот тайна и развязка этой драмы.Меж двух стихий (начала и конца),меж двух страстей (как в кресле брадобреямеж двух зеркал)… Гораций и Катулл,Шекспир и Дант сидели в этом кресле.Они ушли. Они навек воскреслии в глубине зеркал остались жить.Ну что ж, мой друг, приходит наше время.Эй, брадобрей, побрить и освежить!..И вдруг поймешь – ты жизнь успел прожить,и, задохнувшись (годы пролетели),вдруг ощутишь, как твоего челалегко коснулись вещие крылаблагословенной пушкинской метели…Ну что ж, мой друг, двух жизней нам не жить,и есть восхода час и час захода.Но выбор есть и дивная свободав том выборе, где голову сложить!

Строки из записной книжки

…Вот я вижу, как он сдергивает с головы свой блестящий цилиндр и ловким движеньем, привычным движеньем мага и чародея, извлекает из него то пеструю шаль цыганскую, то тулупчик какой-то заячий, то веером распахнет игральные карты, надо же – тройка, семерка, туз!.. У каждого поэта должен быть свой цилиндр. Но сколько мы, грешные, тащим все из того же пушкинского цилиндра!..

* * *

Может быть книга подобна чистому хвойному лесу, сосновому бору. Может быть книга подобна березовой роще – и это тоже пре красно. И все-таки смешанный лес, по-моему, лучше.

* * *

Популярность поэта при жизни (даже поэта хорошего) – чаще всего долговременной она не бывает. Тут все, как в любви, – бурное увлеченье, медовый месяц, семейная жизнь, привычка.

* * *

Прощай. Вдали, в великой отдаленностиот этих мест, с тобою мы увидимся…

«Я дьяволу души не продавал…»

Я дьяволу души не продавал —хоть с Фаустом сошлась моя дорога,но он с меня не спрашивал залога,моей души не требовал взамен.В том многотрудном странствии своем,не помышляя прошлое обидеть,стремились мы не прошлое увидеть,а в будущее время заглянуть.И я, идя за Фаустом вослед,в нем чувствуя надежную опору,скорее сам был Фаустом в ту пору,а он был Мефистофелем моим.Но опытом своим отягощен,наученный на собственном примере,мне тайные распахивая двери,моей души взамен он не просил.Спасибо тебе, доктор Иоганн,за все, что мы увидели с тобою,покуда, ратоборствуя с судьбою,мы бег времен пытались задержать.Спасибо за дерзанье и напор,сдвигающие камень преткновенья,спасибо за волшебные мгновеньясвиданья с Катериною моей.Прощайте, я и вас благодарю,магические камни Виттенберга,за эту многоцветность фейерверкана карнавальном празднестве души.А что же до расплаты – мы и такв конце концов за все сполна заплатимсвоим истцам, и братьям и собратьям,и всем сестрам, которым мы должны.