Чернобыльская тетрадь

Медведев Григорий Устинович

Я сидел в первом ряду кресел, у окна. Внизу уже был виден широко разлившийся Днепр. Ведь недавно только кончился паводок. Хорошо, что кончился. В противном случае, случись катастрофа месяц назад, вся выпавшая на землю радиоактивность оказалась бы в Припяти и Днепре…

Сзади меня шебуршился Михайлов. Его волновало неизвестное будущее, он хотел заранее все выяснить и спрашивал шепотком, видимо, стесняясь министра:

– Скажи, Григорий Устинович, сколько можно схватать, чтобы ну… бесследно?.. Ну, ничего не было?..

– Не торопись, – осаживал я его, тоже шепотом, – Уже снижаемся.

На земле расскажу…

Волновался и Попель. Сзади раздавался его четкий красивый голос:

– У меня давление. Я слыхал, от лучей оно подскакивает со страшной силой. Зачем мне это надо?..

Кафанов и Юло Айнович Хиесалу молчали. Их голосов я не слышал. Изредка только поглядывал я на министра, манекенно улыбающееся лицо которого за все время полета не изменило своего выражения. Серые пустоватые, с оттенком изумления глаза его смотрели в узкое пространство перед собой, рассматривая нечто нам неведомое.

К Киеву подлетали в шестом часу вечера. Приземляться будем в аэропорту «Жуляны». Низко летим над Киевом. Улицы необычно пустынны для часа «пик». Редкие прохожие. Где же народ? Я часто и раньше подлетал к Киеву с этой стороны, бывал в нем, когда работал на Чернобыльской АЭС, но такого безлюдья никогда не было. На душе стало печально.

Наконец приземлились. Министр тут же всех нас бросил и укатил на «ЗИЛе». Его встречали бледный как смерть министр энергетики Украины В. Ф. Скляров и секретарь Киевского обкома. Нас же, простых смертных, встретил начальник Главснаба Минэнерго УССР Г. П. Маслак, худощавый, приветливый, веселый, лысый.

Вся наша команда во главе с Маслаком уселась в голубой «Рафик». Михайлов и Попель сразу, что называется, набросились на Маслака с расспросами. Ведь Маслак был человек из новой, теперь ядерной земли, подумать только! Ущипнуть себя хочется, с украинской ядерной земли…

Маслак сказал, что активность воздуха в Киеве, как передают по радио, – 0,34 миллирентгена в час, что на асфальте значительно больше, но об этом не передают, сколько точно, он не знает, но слыхал, что раз в сто больше. Что это означает, он также не знает, поскольку раньше никогда в жизни дела с атомом не имел. Рассказал он также, что за неделю после взрыва из Киева уехало около одного миллиона человек. В первые дни на железнодорожном вокзале творилось невообразимое, народу больше, чем в дни эвакуации во время Отечественной войны. Цену на билеты спекулянты взвинтили до двухсот рублей, несмотря на дополнительные поезда, выделенные для отъезжающих. Вагоны при посадке брали с боем, уезжали на крышах, на подножках. Но такая паника длилась не более трех-четырех дней. Сейчас можно уже из Киева уехать свободно. А началось, говорит, все с того, что высокопоставленные работники стали тайком вывозить из Киева своих детей. Обнаружилось это просто: классы в школах стали редеть…

Трудно сейчас на фабриках и заводах. Не удается на иных производствах не то что трехсменку – двухсменку организовать. Но те, кто остались, а их ведь абсолютное большинство – проявляют высокий дух и ответственность.

– Но что же это такое – 0,34 миллирентгена в час?! Черт бы меня побрал! – воскликнул нетерпеливый,

сильно горбоносый, с седеющей курчатовской бородкой В. С. Михайлов, – Расскажи, Григорий Устинович.

– Расскажи, расскажи! – завопили все хором, в том числе и киевлянин Маслак.

Что тут поделаешь, пришлось мне рассказать им, что знал.

– Предельно допустимой дозой для атомных эксплуатационников является пять рентген в год. Для всего остального населения – в десять раз меньше, то есть – 0,5 рентгена в год или 500 миллирентген. Разделите на 365 дней в году и получите, что простой смертный имеет право «схватить» за сутки 1,3 миллирентгена. Такая доза оговорена нормами ВОЗ (Всемирной организации здравоохранения). Сейчас, то есть на восьмое мая, в Киеве, если верить официальным данным, 0,34 миллирентгена в час, или 8,16 миллирентгена в сутки, – в 6 раз превышает норму ВОЗ. На асфальте же, если верить Маслаку, – суточная доза в 300 раз превышает норму ВОЗ…

«Рафик» еще ехал полупустынными улицами Киева. Время – семь вечера.

– Говорят, – сказал Маслак, – в первые три дня после взрыва активность в Киеве достигала 100 миллирентген в час.

– Это означает, – разъяснил я, – что суммарная доза за сутки составляла 2,4 рентгена или примерно – две тысячи доз против нормы ВОЗ для простых смертных…

– Ну, знаете! – воскликнул экспансивный Михайлов. И вдруг вскричал: – Маслак! Где твои дозиметры? Ты Главснаб, дай нам дозиметры!

– Дозиметры получите в Иванкове, там уже для вас припасено.

– Останови, останови! – начал тормошить Михайлов шофера – Вот здесь, около винного магазина. Надо взять водяры для дезактивации. Облучишь гонады – и ничего больше не потребуется. Что за жизнь без гонад?

Шофер улыбался, но останавливаться не стал. За прошедшие десять дней он убедился, что не умер, что жить еще можно.

– Нет, натурально! – воскликнул Попель. – Это безобразие. У меня уже подскочило давление. Голова на темечке ломит.

– А ты пописай на темечко, помогает, – посоветовал Михайлов.

– Нет, кроме шуток, – продолжал Попель. – Зачем я там нужен, ничего не понимающий? Приедем, приду к Садовскому и скажу: – Я вам нужен, Станислав Иванович? И если он скажет – «нет», тут же уеду назад… Ты не уезжай, жди, пока мы все выясним, – обратился он уже к водителю.

Тот утвердительно кивнул.

– Я тоже спрошу Садовского, – подал голос Юло Айнович Хиесалу.

– Садовский сам профан в атомном деле. Он же гидротехник, – уточнил Михайлов.

– Он прежде всего первый заместитель министра, – возразил Попель.

Я поглядывал в окно, рассматривая прохожих, лица большинства из которых были озабочены, печальны, угнетены.

Мы миновали площадь Шевченко, междугородную станцию, с которой я часто возвращался в семидесятые годы из командировки рейсовым автобусом в Припять, и выехали за городскую черту Киева.

Я смотрел на мачтовый сосновый лес по сторонам, зная, что здесь теперь тоже (подумать больно) радиоактивная грязь, хотя внешне все так же чисто и прибрано. И народу кругом заметно меньше, и люди печальней, какими-то одинокими кажутся. И машин встречных с чернобыльского направления совсем мало…