Черное и белое
Шрифт:
Мы возвращаемся к столу и Чурбанов выпивает полный стакан рома. Вот как переживал.
— За Егорку, — говорит он.
— Егор, спасибо за духи, — улыбается Галя. — Не то, чтобы я без них страдала, у меня знаешь сколько разных, но ты удивил. И сделал мне очень приятно. Их ещё даже в ГУМе нет, в двухсотой секции. Кстати, мы с Натальей договорились, завтра едем туда за покупками. Если хочешь, тебя тоже приглашаем. Да, Наташа?
— Конечно, — смеётся она.
— Ты денежки девочке не забудь оставить. И вот ещё что, вам к новоселью подкупить нужно будет
Она кладёт передо мной пачку чеков «Внешпосылторга». Внутреннюю валюту магазинов «Берёзка».
— О, спасибо большое! — восклицаю я. — Здорово. К новоселью нам действительно пригодится. Я могу рублями или баксами расплатиться.
— Да перестань ты.
— Нет-нет, так не пойдёт, тут много. Однозначно деньги отдам. Завтра Наталья передаст. Скажи только с каким коэффициентом.
— Шутишь? Какой ещё коэффициент?
— Ладно я всё понял.
Веселье продолжается, мы пьём чай с «Птичьим молоком», шутим и смеёмся. А потом едем домой.
— Ну что, — улыбаюсь я, глядя на Наташку. — Гульни завтра как следует в ГУМе. В следующий раз туда нескоро попадёшь. Пропуска только через ЦК получают и только одноразовые. А с Галей так можно пройти.
— Пойдём с нами. Тебе тоже что-нибудь модное купим.
— Ну, я же не диктор телевидения и не певец, — усмехаюсь я. — Мне выпендриваться нельзя, я комсомольский функционер. А ты красивая девушка. Тебе можно.
Мы подъезжаем к дому и выходим из машины. Прекрасный тёплый вечер. Уже чувствуется наступление весны, не календарное, а живое, настоящее. Воздух пахнет по-особенному и ветерок приносит что-то тёплое, вызывающее приятные ожидания.
Вот бы остановиться, бросить всё и просто жить, радоваться, растить детей, встречаться с друзьями, ходить в кино и театр. Эх… Кабы не знать, куда всё идёт, так и можно было бы, да…
Я захлопываю дверку машины и слышу приближающиеся шаги. Шесть человек в штатском, но сомнений в их клановой принадлежности нет.
— Брагин Егор Андреевич, — не спрашивает, а констатирует детина, похожий на Шварца из «Красной жары». — КГБ СССР. Пройдёмте с нами, пожалуйста. Вот постановление о задержании.
7. Десперадо
Цикличность жизни лучше всего видна в такие моменты, особенно если они случаются далеко не впервые. А у меня постоянно что-то да случается. Если доживу до преклонных лет напишу мемуары и сам себе не поверю. И может быть, даже скажу что-то вроде того, что всю жизнь мчался по кругу, как белка в колесе. Но сам же себе и возражу, поскольку шёл не по кругу, а по спирали, поднимаясь всё выше и выше. К недостижимым, практически, высотам.
Квадратные челюсти, как мистеры Смиты из «Матрицы» обступают полукругом, Лёха и Алик пытаются их теснить, но я делаю знак, и они отступают. Биться с миражами нет никакого смысла.
— За что или для чего задержан, позвольте узнать? — миролюбиво спрашиваю я.
— Вам всё объяснят, — бесстрастно отвечает старший из Смитов. Проходите.
Наташка стоит, как громом поражённая.
— Позвони Злобину прямо сейчас, — спокойно говорю я. — И не бойся. Это ненадолго. И вот что. Завтра с Галей ничего не отменяй. Поняла? Обязательно иди, куда намечено. У нас всё остаётся в силе.
Я, конечно, ни в чём не уверен, но главное сохранять позитивный настрой и влиять на близких успокаивающе, чтобы оберегать их от лишних волнений. Имеющий мудрость, да подтвердит мои слова.
— И посторонних в дом не впускай, — добавляю я, имея в виду Марину, которая отчаянно мне не нравится. — Даже под видом друзей. Вообще никого. Ребята вы завтра с Натальей.
Меня усаживают на заднее сиденье чёрной «Волги», придерживая за голову, чтобы я её ненароком не отбил и зажимают с двух сторон крепкими туловищами. А потом везут по красивому ночному городу. Конечно, улицы не утопают в огнях, как в будущем, не светятся многочисленные рекламные вывески, да и стоп-сигналов, как и встречных фар, значительно меньше. Но в этой сдержанности красоты не меньше, а достоинства даже больше.
Едем мы ни долго, ни коротко и подъезжаем к большому жёлтому дому, пытающемуся скрыть свои тошнотворные телеса за прозрачными зимними деревьями и высоким забором, украшенным драгоценным блеском проволоки. Лефортово.
Ворота, высадка, длинные коридоры с истёртыми крашенными в коричневый цвет бетонными полами, массивный деревянный стол, словно для дежурной в гостинице, вытоптанные, но ковровые (ковровые, Карл!) дорожки. Личные вещи. По средневековому огромная связка ключей. Лязг, глухие шаги. Камера с двумя кроватями, пардон, шконками без матрасов. Вместо сетки — широкие металлические полосы. Уныло-аскетичная обстановка. Спокойной ночи.
Кто? Кухарь.
Основания? Да какая разница!
Укладываюсь на холодный металл и закрываю глаза. Главное, не задавать лишних вопросов, не загонять себя в нору несуществующих в данный момент ответов, а просто закрыть глаза и постараться уснуть. Силы могут пригодиться.
Я засыпаю, хоть и не сразу. Разум разумом, а сердце — это отдельный институт, и ему, как известно, не прикажешь. Глубоко дышу, пытаясь впасть в анабиоз, но оно с каждым ударом посылает волну кровушки по жилам, и заряд дурацких мыслей в мозг.
Наконец организм побеждает душевное смятение и погружается в поверхностный и неглубокий, но всё-таки сон. Правда, ненадолго. Только мрачная действительность сливается с чернотой сна, как раздаётся лязг металла. Ключи, замок, дверь.
Кто-то заходит, и дверь с грохотом закрывается, как в страшной сказке. Открываю глаза. Ба, кто нашу бабушку зарезал… Стоит, с виду скромный, улыбается. Поварёнок, естественно. И не спится же ему.
— Вот, — разводит он руками. — Решил зайти, а то, думаю, вдруг не успеем поговорить. Там уже шухер поднялся. Кто, что, зачем, почему. Знаешь, все эти дурацкие детские вопросики. Злобин твой неистовствует, того и гляди освобождать тебя примчится.