Чёрное Небо Синего Солнца
Шрифт:
…- Ваше сиятельство, господин граф, вы просили вас разбудить…
Я рывком поднимаюсь на коврике, невольно пугая резким движением матроса, но ту же успокаиваю его:
— Спасибо, голубчик. Уважил.
На мгновение замираю, прислушиваясь к себе — отлично! Короткий сон освежил и привёл меня в порядок.
— Что там у нас, служивый?
Показываю на улицу. Матрос пожимает плечами:
— Тихо, ваша светлость. Постреливают. Его высокопревосходительство господин вице-адмирал Нахимов интересовался вашей персоной… Просил, как подниметесь, к нему прибыть.
— А мои люди?
— Людишки ваши, ваша светлость, устроены возле башни.
..Башни? Уж не та ли, что построили севастопольцы для обороны? Помню её, невысокое
— Проводишь, служивый?
Матрос кивает, я быстро скатываю коврик, складываю одеяло. Всё цепляю к рюкзаку, закидываю его на спину и мы выходим прочь из катакомб. Ну, здравствуй город при дневном свете! Снаружи суета. Крики людей, звон лопат и кирок о камень, перепачканные в белой пыли известняка лицо матросов, долбящих неподатливый камень. Крепкие выражения висят в воздухе. Орут истошными голосами ослы, на которых увозят вынутый грунт и камни, возят мешки с песком откуда то из бухты. Цепочкой ступают навьюченные не хуже животных люди. Все с древними кремневыми ружьями, которые составлены в пирамиды. Дымят котлы, на которых готовится еда. Вездесущие мальчишки пялятся на нас, уж больно моя фигура и одежда отличаются от привычных местным нарядам. На мне — степной камуфляж и жилет-разгрузка, за спиной висит станковый рюкзак. Пристёгнутый к нему зеленовато-жёлтый коврик, пожалуй, самый необычный здесь предмет. На боку — кобура под мощный бинокль с фотоумножителем и дальномером, на другом — шашка. Самая обычная с виду, если не считать хитрой стали и заточки толщиной в одну молекулу. Кобура с пистолетом пристёгнута на манер вермахта, на животе. И опять же за спиной старая, по моим меркам, СВД в брезентовом чехле с отстёгнутым прицелом, разумеется. Нечего народ смущать раньше времени. Стрелять я всегда любил и умел. Не зря во время службы в Советской Армии получил отпуск с выездом на Родину за это, причём — дважды. Мы идём по пыльной дороге, богато украшенной навозом всех видов, и я подсознательно ощущаю, что мне чего то не хватает. Потом соображаю — запахов! Чуть сладковатый от животных экскрементов имеется, а привычный, без которого мы себя не мыслим, бензиновый, отсутствует. Что поделать, колорит эпохи… Спустя полчаса приходим к так называемой башне. Вижу чёткие квадраты наших палаток. Лагерь, пусть и временный, разбит, как положено. Часовые несут охрану, дымят костры, ароматный запах разносится из котлов. На нас косятся местные жители, вездесущие любопытствующие мальчишки чирикают, словно стайка воробьёв, обсуждая наши единообразные одежды и снаряжение, прочие диковинки, на их, разумеется, взгляд. Матрос доводит меня до моих, затем вытягивается во фрунт, отдаёт честь, и, испросив позволения удалиться, исчезает. Меня встречает Сергей:
— Ну, что, выспался?
— Ага.
Зеваю, прикрыв рот ладонью. Тут так принято. Ещё и перекрестить надо, а то вдруг чёрт влезет. Скидываю рюкзак и мы устраиваемся на снарядном ящике.
— Что у нас?
— Косятся.
Он глазами указывает на кучку господ, не скрывающих своего занятия. А те расположились не так далеко, на холмике, наблюдая за тем, что происходит у нас. Чуть поодаль вроде бы ведутся земляные работы, но матросов, на мой взгляд, излишне много, как и оружия. Да и казачки, невесть откуда взявшиеся. Немного, с полсотни, но если это пластуны…
— Не доверяют.
— А ты бы сразу поверил? Учитывая свою паранойю? Прибыли невесть откуда. Привезли неизвестно что. Кучу ништяков, за так, да ещё умудрились пройти заграждение из кораблей. Правда, дырку закрыли нашими — купцами-, но прецедент то уже создан, согласись!
— Ладно. Обойдётся.
Машу рукой.
— Да, как с Николаем…
— Не напоминай. Зачем меня Корнилов хочет видеть?
Серёга от возмущения открывает рот:
— Ты чего?! Надо народ обучать владению нашими винтовками, решить для себя вопрос, стоит ли вообще нам доверять, да мало ли… Ты, к тому,
Хлопает меня по плечу. Я трогаю щетину — а, сойдёт для сельской местности… Почти не видно. Передо мной застывает очередной матросик, совсем щуплый парнишка:
— Ваше Сиятельство, его высокоблагородие, командующий обороной Севастополя вице-адмирал Корнилов желает вас видеть.
Поднимаюсь, нависая над ним с высоты своего почти двухметрового роста:
— Веди, голубчик, к Владимиру Алексеевичу…
Проходим через заваленный ящиками и мешками зал Башни, спускаемся в подвал. Это завтра, после бомбардировки, на которой, Корнилов, кстати, должен погибнуть, от строения мало чего останется. А сегодня она ещё стоит… Большая комната, на столе — план укреплений и города, если я понимаю. А я понимаю. И — острейшее любопытство в мою сторону и такое же недоверие. Сам вице-адмирал, Нахимов, тот правда, настроен более благожелательно, голубой жандармский мундир чуть с стороне, форменные сюртуки других морских офицеров. Снимаю с себя свою кепку с длинным козырьком, сую под погон, щёлкаю каблуками берец, короткий поклон:
— Граф Лекс Торвальд, господа, чилийский подданный, Первый касик Племён людей.
…А что, инка так и переводится — человек. По крайней мере, в этом мире… Мда. Глаза, однако, выскочат, господа… Но Корнилов первым приходит в себя:
— Господин граф, может, всё же объясните вашу истинную цель прибытия в Севастополь?
Я спокойно улыбаюсь в ответ:
— Ничего такого, господа. Лишь желание помочь доблестной русской армии и флоту отстоять город, и…
Тут мой голос из мягкого становится жёстким, словно сталь:
— уничтожить врага. Целиком и полностью. До последнего солдата и матроса. Слишком много зла принесли эти страны моему народу.
— Вы хотите сказать, что для вас эта война, в некотором роде — личная месть?
— Для каждого моего солдата, для каждого инки. Ибо они, ваши враги — зло в своём настоящем виде. Силы преисподней, так сказать.
Тишина. Но тут вмешивается жандарм:
— А что это за ружья, доставленные вами, и к тому в таком огромном количестве? Почему вы считаете, что они лучше наших?
Я принимаю более расслабленную позу и менторским тоном начинаю короткую лекцию:
— Господа, вы все помните сражение при Альме и высадку десанта в Евпатории. Вооружённые нарезным оружием враги расстреливали ваших солдат с дистанции, намного превышающей даже дальность выстрела из пушек, так?
Лица офицеров становятся злыми, и я продолжаю:
— Дальность выстрела из русского гладкоствольного ружья — шестьсот шагов, причём, прицельная составляет половину данного расстояния. И разлёт пуль на дистанции весьма значителен. Вы согласны?
Теперь господа офицеры не только злы, но и хмуры. Ещё бы — так тыкать носом в грязь…
— Дальность же стрельбы из заграничных образцов — до тысячи двухсот шагов. Потому вражеские стрелки легко выбивали расчёты ваших орудий, оставаясь недосягаемыми для них. А что уж говорить о пехоте. Расстрел беззащитных людей. С удовольствием, радостью и презрением к их беззаветной храбрости и верности Отечеству.
Не выдерживает Истомин:
— И вы хотите сказать, что ваши ружья могут нам помочь?
— Дальность стрельбы из них достигает более трёх вёрст, господа…
Гробовая тишина. И это — самое мягкое сравнение того, что произошло при моих словах…
Затем раздался чей-то сдавленный голос:
— Милостливый государь! Вам не кажется…
— Не кажется!!! И я бы попросил оставить подобный тон при общении со мной! Вся страна знает, что Первый Касик не умеет лгать! Если я сказал — три версты, значит, так и есть! И в доказательство этого прошу выделить моим воинам участок. Любой! Мы покажем, как надо воевать по-военному!