Черное перо серой вороны
Шрифт:
– А вот, ребя, есть идея, – снова нарушил тишину неугомонный Костян. – Вот, предположим, издал наш мэр какой-нибудь указ, а ты, скажем, не согласен. Или сам президент. И что делать? Идти на улицу? Тут тебя опон быстро раздраконит. А если вывесить флаг? Скажем, не согласен – вывешиваешь красный или черный, согласен – зеленый, начхать на все – желтый. Как в светофоре. Тогда и ходить никуда не надо. Вывесил – все видят, кто за что. Здорово? А? Весь город в флагах!
– Сам придумал или слыхал от кого? – спросил Серый.
– Ну-у, не то чтобы слыхал, а так – батя говорил. Но не о флагах, а так… про всякое. Вот я и подумал.
– А откуда они узнают, чего ради вывесили эти флаги? – допытывался Серый, которому идея показалась интересной.
– Я ж и говорю: закон. Или указ. А можно и просто так. Ведь нигде же не сказано, что вывешивать флаги нельзя. Поначалу, конечно, будут путаться, а потом, когда привыкнут, тогда все путем, – вновь воодушевился Костян. –
– Мне ясно одно, – заговорил Серый с усмешкой на узких губах, – что у тебя от твоих фантазий скоро голова лопнет. Или волосы вылезут, как у нашего мэра.
Все весело рассмеялись, и Костян заливистее других. И тут же, едва отсмеявшись, предложил совсем другое:
– А давайте завтра с утречка закатимся на рыбалку! Сейчас окунь хорошо на червя берет у старой плотины.
– Не-е, завтра не могу, – качнул головой Серый. – Батя велел картушку окучивать. Да и колорады собирать надо. А то зима придет, жрать нечего будет.
– Мне то же самое, – вздохнул Петька.
Решили, что рыбалка подождет.
Между тем у гаражей почти никого не осталось. Вот и тетки-малярши сложили свои валики в ведра и, сопровождаемые блюстителями порядка, потопали восвояси. Лишь изредка какая-нибудь машина заворачивала к гаражам, слышался грохот железной двери, рокот мотора, затем снова грохот, и наступала тишина.
– Еще немного подождем и пойдем, – тихо распорядился Серый. – Значит, так. Костян, ты – на шухере. Чуть что – свисти. Остальные подновляют надписи. Я начинаю слева, Петька – ты в середине, Пашка – справа. Шибко густо краску не кладите – и так видно будет. И чуть что – Пашка и Петька лезут на крышу первые, я – следом. И сразу же затаскиваем лестницы. Усекли?
Мальчишки покивали головами.
Подождали еще немного, затем ловко соскользнули с дерева и бесшумными тенями пропали среди зарослей ивняка и крапивы, появились возле задней стены сплошной линии гаражей, приставили к ней два сухих бревна толщиной сантиметров в десять с прибитыми к ним небольшими перекладинами в качестве опоры для ног, быстро, один за другим, залезли на крышу одного из гаражей и там легли – снизу не увидишь. Серый чуть высунулся за край крыши, огляделся, не заметил ничего подозрительного, махнул рукой, бревнышки вытащили на крышу и спустили вниз, но не столько для того, чтобы удобнее слезать, как для того, чтобы можно было, в случай опасности, быстро залезть на крышу, затащить легкие бревна и… далее по обстоятельствам.
Подновление надписей – инициатива Серого, не согласованная с отцом. Да и зачем согласовывать? Что они – маленькие, что ли? Серый, например, в этом году пойдет в десятый, остальные в девятый. Пора и своей головой думать, а не только повторять каждое слово за взрослыми. И хотя Серый не посвятил своих друзей в тайну разговора с отцом, его друзья и без того догадывались, что без дяди Артема здесь не обошлось. Потому что дядя Артем – бывший спецназовец, воевал в Чичне, у него награды и два ранения. А спецназовцы – это такие люди, такие смелые и ловкие, что всем остальным и не снилось. Не зря о них по телеку всякие передачи идут, многосерийные боевики показывают, в которых один спецназовец громит целые банды, а ему хоть бы что. Вот и Серый, хотя и не спецназовец, а тоже кое-что умеет: и ножи метать, и приемы самбо знает, и вообще такой парень, что за ним, как за каменной стеной. Мальчишки, даже постарше Серого, живущие в «Ручейке», и те его побаиваются. Поэтому и с другими «хрущебцами» не связываются: попробуй тронь одного, завтра поднимется вся банда голодранцев из Старого Угорска. Он же Гнилой Угорск, Болотный, Крапивный и всякий другой – по обстоятельствам. И школа в Старом Угорске такая же старая, как и он сам: двухэтажная, кирпичная, с двускатной железной крышей, и ни бассейна в ней, ни приличного спортзала со всяческими снарядами, а компьютерный класс там появился лишь в прошлом году. Одним словом – прошлый век да и только. Не сравнишь с новой школой в «Ручейке».
Впрочем, мальчишки Старого Угорска ручейковцам не завидовали и сами изощрялись почем зря в придумывании обидных прозвищ.
Костян, сидя на крыше гаража, неотрывно смотрел в ту сторону, откуда дорога поворачивала к гаражам. Внизу сгущались тени, солнце уже катилось по кромке холма, цепляя сплющенным диском зубчатые края далекого
Пацаны работали быстро, сноровисто. На этот раз использовали не черную краску, а красную, синюю и оранжевую, нанося ее по проступающей сквозь белую черной. Чтобы лучше бросалось в глаза. Но без былой тщательности – и так видно хорошо. Минут двадцать работали без помех. Затем раздался пронзительный свист Костяна – и все трое, не тратя лишних слов, кинулись к лестницам, как кошки взлетели наверх, выдернули бревнышки и, распластавшись на крыше, замерли в ожидании.
Уже слышно урчание нескольких моторов, а более всего бухающие звуки из приемников, включенных на полную мощь. Вот свет фар взлетел к дубам на той стороне оврага, пробежал по ним и улегся в длинное пространство между гаражами. За первой машиной вторая, за второй третья. Все три проехали мимо и остановились в самом конце гаражей. Захлопали дверцы, бухающие звуки, визг саксофонов и труб метнулись в еще голубое небо, радостные мужские и женские крики смешались с музыкой и разогнали таящуюся в овраге тишину.
– Это надолго, – произнес Серый. – Айда по домам. Завтра вечером допишем.Глава 7
Сергей Петрович Чебаков, генерал-полковник в отставке, возвращался из Москвы, где в кругу своих товарищей-генералов отмечал свой восьмидесятипятилетний юбилей, и был очень недоволен тем, что его личный праздник совместили с перевыборами председателя комитета общества памяти прославленных во время Отечественной войны маршалов и адмиралов флота. Среди членов комитета не было ни одного, кто не дослужился на действительной хотя бы до генерал-майора, а о рядовых и упоминать нечего, хотя в самом обществе таковых имелось порядочно. Да и о чем говорить с рядовыми? Не о чем. Не о продуктовых же пайках, выдаваемых в собесах по тому или иному случаю. И не о новых реформах, которые привели российскую армию к полной непригодности: они в этом ни черта не смыслят. Права пословица: каждый сверчок должен знать свой шесток. Вот и пусть сидят на своих шестках и обсуждают эти свои жалкие продпайки с макаронами, постным маслом и гречкой.
Забыл генерал, выкинул из памяти, что корни его покоятся в вологодской деревне, что было время во время войны и после, когда его мысли не поднимались даже до макарон и гречки, а кусок черняшки со всякими малосъедобными добавками, политый постным маслом и посыпанный крупной серой солью, казался пирожным. И даже тогда, когда он, закончив общевойсковое училище и едва нацепив лейтенантские погоны, начинал служить в армии. В ту пору он на генералов смотрел снизу вверх, будто их головы парили в облаках, а на тех, кто этими генералами командовал, – и даже не на них самих, а только на их портреты, – как на небожителей, до которых даже мыслью не дотянешься. За минувшие годы много воды утекло из разных рек в разные моря, на берегах которых доводилось служить Чебакову, и когда в его голове произошел крутой переворот, он уж и не упомнит. Ему кажется, что он всю жизнь пребывал в генералах и всю жизнь смотрел сверху вниз на всех, кто стоял ниже. Наверное, потому, что те, нижестоящие, не сумели достичь его высот, что их вполне устраивало быть нижестоящими по отношению к Чебакову. Лишь зависть, страх и недальновидность вышестоящих не позволили Чебакову достичь вершины в виде широких погон с большими звездами и кресла министра обороны. А мог бы, вполне мог, если бы обстоятельства и люди оказались другими. Вот и в комитете то же самое: ни разу не предложили его кандидатуру на пост председателя. Не иначе как из боязни, что он все повернет по-своему. Как именно – не столь уж и важно. Но по-своему. А теперь, что ж, теперь поздно. Даже если бы предложили. И возраст дает о себе знать, и болезни, и вообще – все пустое и ни к чему не ведет. Одно лишь притягивает в этот Комитет, собираемый три-четыре раза в год – побывать в кругу себе подобных, выговориться, отвести душу. Впрочем, и это уже в прошлом. Молодые генералы слеплены совсем из другого теста, их меньше всего интересует славное прошлое, у них на уме деньги и только деньги. И когда собрались протестовать против непродуманного реформирования армии, молодых в толпе генералов почти не было, а стариков омон быстро рассовал по машинам, так что они ни вякнуть не успели, ни глазом моргнуть.
«Эх, – печалились они потом, – надо было всю эту сволочь в девяносто первом и даже раньше, перестрелять, как в Китае перестреляли студентов на главной площади в Пикине, тогда бы не было всего этого бардака, и страна не распалась бы, и реформы провели бы, какие нужно. А теперь что ж, теперь поезд ушел, нечего кулаками махать после не состоявшейся драки».
Прежний председатель Комитета, генерал армии Лиманский, почти единственный из нынешних генералов, кто воевал с фашистами, да и то с феврали по май сорок пятого, давно отошел от дел, последние полгода не покидал санаторий для участников ВОВ, и, похоже, жить ему оставалось немного. Можно было бы и подождать с перевыборами из уважения к ветерану, но молодые генералы, которых сократили из армии за ненадобностью, зараженные деляческим духом, ждать не желали.