Черное Рождество
Шрифт:
«Так-так, — сообразил товарищ Макар, — упаднические настроения, не верит в партизанскую борьбу… Очень интересно!»
На лице его, однако, ничего не отразилось, он продолжал внимательно слушать, глядя в лицо товарищу Бабахану.
— Вот поэтому я решил послать тебя к нашим через линию фронта, — твердо продолжал Бабахан. — Человек ты по-партийному смелый, решительный, в трудной ситуации не растеряешься. Опять же грамотный, сумеешь объяснить там ситуацию нашу. Писем никаких давать тебе не хочу — найдут еще… А на словах
— Понимаю, — осторожно кивнул Макар.
— Вот ты это все там, в штабе фронта, и передай. Писем я писать не буду, а документ тебе за своей подписью дам, чтобы наши поверили. Фронт переходить будешь возле Геническа.
— Что в даль такую переть? — недовольно вскинулся Макар.
— Там безопаснее. Перешейки очень охраняют, и у Перекопа, и на Чонгаре.
Значит, вот тут, — Бабахан развернул самодельную карту, — у домика соляного сторожа в узком месте переправитесь через Сиваш, с тобой двое татар пойдут — Ибрагимов и Чапчакчи, надежные товарищи, опытные и местность знают. Значит, проводят они тебя потом до деревни Ак-Тыкыр, у Чапчакчи там родственники. Там пересидите день, а ночью — через промоину к Геническу, авось белые не подстрелят…
— Добро! — решительно тряхнул головой Макар, сообразив, что ему подвалила удача. — Все сделаю.
Он подумал, что Бабахан — человек конченый, потому что товарищ Макар, если, конечно, доберется до красных, уже не преминет рассказать о его упаднических настроениях и неверии в партизанскую борьбу. Припомнит он Бабахану его косые взгляды! И тогда посмотрим, кто где окажется…
— Вот и ладно, — усмехнулся Бабахан, — иди уж, да будь осторожнее, это тебе не воззвания на машинке отстукивать…
Макар молниеносно отвернулся, чтобы Бабахан не смог прочитать на его лице что-то такое, что ему очень не понравилось бы.
Глава 2
Через неделю по прибытии Бориса на стрелку разразилась внезапно жестокая буря. Спокойное обыкновенно Азовское море превратилось в адский котел. Волны бушевали, едва не захлестывая всю косу, ветер злобно раскачивал огромный старый орех, раскинувший свои ветви над домом Мусы, грозил сломать вековое дерево.
Находиться на позиции было невозможно и бесполезно. Стасский купил у татар отвратительный мутный самогон, офицеры сидели в горнице и пили, морщась и отплевываясь. Вдруг в дверь дома застучали.
— Ваши благородия! — крикнул солдат из-за двери. — Тут до вас моряки!
— Что за черт! В такую бурю, — лениво пошевелился Стасский.
На пороге стояли три фигуры, закутанные в плащи. Пахнуло водорослями
— Здравствуйте, господа! Позвольте представиться: капитан 3-го ранга Орест Николаевич Сильверсван. Это мой помощник и пассажирка. Нашу канонерку выбросило на косу, да так крепко сели, что верно и не сойдем. Так что просим приюта хотя бы на ночь.
Вошедший был крепок, высок, но, когда он снял капитанскую фуражку, все увидели, что волосы его седые. Двигался он хоть и неторопливо, но легко, из чего Борис заключил, что капитан далеко не старик и что седина его явилась следствием каких-либо сильных переживаний. Второго моряка офицеры не сразу разглядели, потому что, услышав, что на канонерке была пассажирка, смотрели только на женщину.
Она откинула мокрый капюшон дождевика, и Борис вздрогнул. Лицо женщины показалось ему незнакомым, но этот жест, когда она качнула головой, стряхивая с волос мелкие капли дождя, напомнил ему что-то. Она рассеянно оглядела комнату, скользнула взглядом по лицам мужчин и отвернулась было, как вдруг задержала взгляд на Борисе и удивленно спросила:
— Вы?
— Вы? — тотчас спросил Борис в ответ, потому что узнал эту женщину. Это она, та самая медсестра, которая привезла две подводы раненых к последнему пароходу из Новороссийска. Это ее Борис нес по сходням, и по ее просьбе они с Алымовым отправились тогда за оставшимися ранеными, попали в плен и чуть не погибли.
Третий из прибывших оказался лейтенантом флота, он был среднего роста, достаточно молод, темноволос, с небольшой аккуратной бородкой. Он молча кивнул всем, не называя себя.
Моряки сняли мокрые плащи и отдали солдату. Женщина встряхнула головой и огляделась машинально в поисках зеркала, но не нашла его и подошла к Борису.
— Вы живы? — спросила она, обрадованно глядя ему в глаза.
— Как видите, — скупо улыбнулся Борис.
— А ваш друг?
— Тогда он выжил, — ответил Борис, чтобы не сглазить, потому что не видел Алымова несколько недель, и кто его знает, что могло случиться.
— Позвольте, господа, представить вам Юлию Львовну Апраксину. Надеюсь, вы не откажетесь дать приют даме и нам, грешным, заодно? — весело проговорил капитан Сильверсван.
— Ордынцев, Борис Андреевич, — Борис поклонился и под насмешливым взглядом лейтенанта чуть не щелкнул каблуками, — очень рад.
— Я тоже рада, очень рада, что вы живы! — Она протянула ему руку.
Борис прикоснулся к тонкой кисти с длинными пальцами, но не поцеловал.
Юлия Львовна улыбнулась ему одними глазами. Чувствовалось, что улыбка нечасто посещает это лицо, основным выражением которого была скорбная серьезность.
— Пароход был последним, — тихо продолжала она, — никто больше не мог спастись. Я молилась за вас.
«Должно быть, только ее молитвы и помогли», — подумал Борис, вспомнив полную отчаяния толпу смертников на старом дебаркадере и черное облако, наплывавшее из глубины моря и обволакивающее сердце.