Черное сердце
Шрифт:
Трейси аккуратно перешагнул через них. Он спускался по больничной лестнице в полнейшей тишине. На последней площадке он остановился, переводя дух. Перед ним, за дверями длинного коридора, лежала тихая гонконгская ночь. Где-то красиво одетые люди ужинали за красиво сервированными столами, чокались хрустальными бокалами, смеялись, танцевали. Беззаботные и счастливые. Тихий мирный вечер над Гонконгом, городом туристов и богатых бездельников.
Трейси преодолел последний лестничный пролет, и вдруг поясницу его пронзила острая боль.
– Будь умницей, – раздался сзади низкий голос на кантонском диалекте, – и медленно вынь руку из кармана.
В копчик
– Стой, где стоишь, и не шевелись, – продолжал голос. – Я хочу как следует рассмотреть тебя, прежде чем убью.
– Леди и джентльмены!
Атертон Готтшалк был в приподнятом настроении, от сегодняшнего вечера он ждал очень многого, вечер великих надежд.
– ...Делегаты национального съезда республиканской партии!..
Вечер, когда все собравшиеся в этой громадной аудитории, миллионы зрителей у экранов телевизоров, радиослушатели – все они, и в их числе сам Атертон Готтшалк, чувствовали, что за первыми волнами эмоционального напряжения последует кульминация.
– ...От лица всех присутствующих позвольте мне приветствовать!..
Агенты секретной службы образовали вокруг него сплошную живую изгородь, мрачные хмурые люди о чем-то переговаривались по карманным рациям – каждые десять секунд, как учили, они настороженными взглядами пробегали по лицам присутствующих. От мысли, что сегодня их повелитель – он, грудь сладостно защемило.
– ...следующего президента Соединенных Штатов Америки!..
Гул, возникший в зале несколько секунд назад, рос, ширился, и сейчас от него буквально содрогались стены.
– ...Атертона Готтшалка!
И, поправив галстук, он шагнул к центру подиума, под яркие лучи софитов, перед всем миром, следящим за ним в сто миллионов глаз.
Атертон Готтшалк любил быть в центре внимания, физические данные давали ему такую возможность. За несколько месяцев избирательной компании страна успела в этом убедиться. Макоумер был абсолютно прав в своей оценке объектов народной любви.
Когда я стану президентом, мелькнула мысль, надо будет должным образом отблагодарить Макоумера. Что ему нужно? Чин военного советника? Пост посла? Ну, конечно же, ассигнования в фонд развития фирмы «Метроникс». Что ж, это будет совсем просто: Готтшалк верил в оружие «Метроникса».
Жестом триумфатора Атертон Готтшалк поднял руки, зал стоя аплодировал ему. Широко улыбаясь, он поворачивался от одной телекамеры к другой. Статная фигура его излучала уверенность, энтузиазм и, как он сам сейчас думал, подчеркивала торжественность настоящего момента. Глядя на него, никому и в голову не пришло бы, что, проводись выборы сегодня, 25 августа, Готтшалк их наверняка бы проиграл, об этом его предупреждал и Макоумер. А все из-за этих проклятых монстров, больших городов, приветливо улыбаясь, размышлял Готтшалк.
Ему пришлось совершать маневры, и всякий раз он чувствовал незримую поддержку могучей силы – всей партии. А трусливые либералы всякий раз приходили в ужас, когда требовались решительные и даже агрессивные действия, хотя они и только они могли дать Америке шанс преодолеть восьмидесятые и выжить, он это чувствовал и был уверен в правильности своих рассуждений.
Процесс разрушения демократических устоев набирал силу во всем мире. Сегодня коммунистическая пропаганда оказывала куда более разрушительный эффект, чем тогда, в шестидесятые. Дезинформация, которую они так ловко подбрасывали странам Третьего мира, медленно, но верно подтачивала престиж Америки. Готтшалку казалось невероятным, что советская
Что ж, когда он станет президентом, все изменится. Как только он займет Овальный кабинет, страна увидит, как надо решать подобные проблемы. При мысли о тридцать первом августа и плане Макоумера улыбка его стала еще шире. А все дело в том, что ему не грозит никакая оппозиция. Потому что к тому моменту Америка уже на своей собственной шкуре почувствует, что такое терроризм, такие уроки не проходят даром.
Готтшалк радовался не только за себя, но и за всю страну. Все это так похоже на предвоенную Америку: чтобы разбудить спящего гиганта, потребовалась жесткая рука и некоторые жертвы. Но, очнувшись – Готтшалк был в этом абсолютно убежден, – Америка раздавит любого врага, кем бы он ни был. И пусть террористы об этом помнят, отсчет отпущенного им времени начинается сегодня, сейчас. После террористических актов на своей собственной земле Америка нанесет ответный удар по Ближнему Востоку, направив главную силу на богатые нефтью страны Персидского залива, он сметет лагеря подготовки террористов, сокрушит уже основательно подточенные исламские режимы. Ближневосточная нефть будет питать города Америки, а вместе с этой нефтью придет конец мировому господству Советского Союза.
Атертон Готтшалк сделал шаг к микрофону, чуть наклонил свою красивую голову и жестом позвал собравшихся к спокойствию, посмотрел прямо в объектив телекамеры.
– Делегаты, – его низкий раскатистый баритон звучал спокойно и уверенно, – верные республиканцы, сограждане, – он поднял голову и устремил взгляд на море сияющих лиц, – соотечественники! Мы разрываем цепи, которыми скована наша экономика! Мы покончим с чудовищной девятипроцентной безработицей! Мы не можем больше мириться с падением нашего уровня жизни! Сегодня Америка начинает свой путь к процветанию и безопасности, это будет нелегкий путь, но он приведет нас в тот мир, который по праву должен принадлежать Америке!
Все как один встали, раздались возгласы одобрения и поддержки. Впитывая мощный энергетический заряд, который шел к нему из зала, Готтшалк вдруг подумал о президенте Линкольне, чья гигантская колеблющаяся тень словно поднялась над Потомаком, осеняя всю страну. Вот что такое подлинное величие, понял наконец Готтшалк, и с достоинством принял на плечи его ношу.
В руинах его сердца теперь поселились звуки. То были пронзительные крики птиц, мягкие, почти неслышные шаги хищников и хрип его собственных, разрывающихся от нестерпимой боли легких.
Плотно прижатый к плечу АК-47 изрыгал короткие точные очереди, ствол его раскалился и матово светился. Воздух визжал, словно перепуганные птицы, стаей снимающиеся с вершин деревьев, – собственно, это и были крики птиц, а среди деревьев мелькали размытые кляксы обезьян, которые, размахивая хвостами, большими прыжками уносились прочь.
Киеу не смог бы сказать, сколько же солдат Тола он убил в тот день. И даже в удобном кресле «Боинга-747» заботливо укрытому пледом Киеу снилось, что он по-прежнему в Кампучии. Красивое лицо его озаряла улыбка, стюардесса не сводила с него глаз, и какое имело значение, скольких он убил в тот день? Он проснулся, и перед ним промелькнули все они, словно искры из сопла низко летящего истребителя, и мгновенно, как искры, исчезли в темном небе. Много, очень много было этих искр.