Черное сердце
Шрифт:
Сбалансировав предмет, Трейси нанес вертикальный удар, вложив в него остатки энергии, направляя поток адреналина в руки, отчего организм его, лишившись последних жизненных сил, начал подавать отчаянные сигналы: это последнее усилие превратило Трейси в живой труп.
И предмет, и лицо Мицо слилось в одно размытое пятно. Японец уже превратился в оружие уничтожения, и ничто не могло помешать ему завершить последнюю смертельную атаку: расстояние между ним и Трейси было сокращено до минимума, и потому сложный удар в сочетании с его страшной силой должен был завершиться
В момент атаки чувства обостряются до предела и принимают форму узкого направленного луча, неудержимо рвущегося к цели. В момент завершающего удара, когда противник ранен и цель атаки – его смерть, луч этот становится еще тоньше.
Мицо даже не видел приближавшегося к нему предмета, а когда заметил, было уже поздно. Выражение лица его изменилось, в глазах Мицо уже не было злобной радости воина, предвкушающего триумф победы над врагом – изумление и нежелание поверить в происходящее, вот что сейчас можно было прочесть на лице японца.
В руках Трейси был длинный бронзовый штырь – язык приколоченного к стене дракона. Острый, как вязальная спица, он пронзил грудь Мицо в области сердца.
Он судорожно дернулся, пытаясь соскользнуть с этого обжигающего внутренности стержня, но тот лишь еще глубже вошел в грудь. Мицо уже ничего не мог сделать. А Трейси поднял обхватившие бронзовый язык руки еще выше, обливаясь потом, он вдавливал его в тело врага. Наконец заостренный конец пронзил Мицо насквозь, японец издал страшный крик, тело его несколько раз дернулось. В самый последний момент смертоносное жало попало на сломанное во время одной из атак ребро и чуть отклонилось в сторону, чудом миновав сердце. Однако острый бронзовый штырь пробил легкое, и теперь пол вокруг Мицо был весь залит кровью.
Увидев, что Мицо вот-вот захлебнется собственной кровью, Трейси ослабил давление на язык дракона. Бронзовый прут слишком глубоко вошел в тело японца, его изогнутый конец имел глубокие насечки, делающие его похожим на колючую проволоку – вряд ли Мицо сумеет освободиться от него, подумал Трейси.
Мицо лежал на спине, среди руин своего еще совсем недавно прекрасного особняка. Дыхание его было хриплым, при каждом вдохе он кашлял кровью. Лицо посерело, но глаза по-прежнему оставались ясными и незамутненными.
Он что-то хотел сказать, и Трейси нагнулся к нему, приподняв одной рукой голову, чтобы японцу было легче дышать.
– Дракон... – это был предсмертный хрип, и Трейси решил, что Мицо говорит об убившем его предмете.
Он закашлялся и повторил:
– Дракон... Маленький Дракон... – Он зашелся в кашле и Трейси понял, что жить Мицо осталось считанные мгновения. Японец вдруг успокоился и пристально посмотрел на него. – Отведи ее, отведи ее...
Тело его дернулось, изо рта потекла тонкая струйка крови. Мицо тоже понимал, что времени ему осталось совсем немного.
– Отведи ее... К Золотому Дракону.
– К фен шуй? Но зачем?
Глаза Мицо закрывались, лицо стало белым как мел. Кровь, а вместе с ней и жизнь, стремительно покидали его тело через
– Ее отец... – на выходе прошептал он, – он очень... ее любит. Верни ее... отцу.
Трейси отвел взгляд от мертвого японца – в противоположном конце комнаты, не замечая ни его, ли мертвого Мицо, молодая женщина закрыла руками лицо и продолжала монотонно раскачиваться взад-вперед. Подобной усталости Трейси еще не испытывал, но информация, которую ему дал Мицо, подействовала как анаболик.
Он с трудом поднялся, ноги словно налились свинцом, и тяжело ступая, пошел по обломкам мебели и кускам кирпичей, которыми была завалена комната. На пике Виктории снова было тихо. Трейси подошел к Маленькому Дракону. Он осторожно вывел ее из дома в сад, где как безумные стрекотали цикады, и их нежно обволокла безлунная теплая гонконгская ночь.
Ким заперся в крохотном номере одного из далласких отелей и ждал. Сидя на неубранной постели и прислонившись спиной к стене с выцветшими обоями. Прямо перед ним валялась замусоленная вчерашняя газета. Ким тупо смотрел перед собой.
Где-то за закрытой дверью номера его поджидает смерть, Ким знал это наверняка. Свернулась клубком и ждет. Что ж, он тоже подождет, торопиться ему некуда.
Единственное окно находилось справа. А сам Ким находился на седьмом этаже – если бы он высунулся из этого окна и повернул голову влево, он бы увидел поросший травой склон холма, где в трагические дни 1963 года был убит президент Джон Фицджеральд Кеннеди.
Ким не испытывал ни малейшего сожаления, думая о том дне – хотя был тогда уже достаточно взрослый, как, впрочем, не испытывал сожаления ни по какому иному поводу: это чувство просто было ему неведомо. Феномен Кеннеди, сумевшего покорить всю Америку – по его мнению, совершенно необъяснимый феномен, – Кима никогда не интересовал.
Его уговорили ввести американские войска в Юго-Восточную Азию, чтобы помочь Южному Вьетнаму – режиму, обреченному изначально. Он оказался настолько безответственным, что купился на дезинформацию Советов относительно невероятного стратегического значения Вьетнама, не удосужившись даже прочитать историю страны и не проанализировав, насколько бесплодным окажется военное вторжение на территорию с таким рельефом, климатом и природой.
И, конечно же, он несет ответственность за покушение на братьев Нго. Этого Ким ему никогда не смог бы простить.
Но призрак Джона Фицджеральда Кеннеди меньше всего беспокоил сейчас Кима. Может, призрак и бродил по этим коридорам три дня назад, когда Ким въехал в отель и провел обычный осмотр здания: запасные выходы, пожарные лестницы, уязвимые места, возможные точки проникновения противника – одним словом, проделал рутинную работу по обеспечению собственной безопасности.
А потом у Кима возникло множество проблем, которые приходилось решать на ходу, и потому призрак бывшего президента мог слоняться, где ему заблагорассудится, Киму не было до него никакого дела.