Черное солнце
Шрифт:
— Я бдю.
Сихали неторопливо подошёл к разбитной гоп-компании. Не то чтобы он так уж стремился к справедливости…
Ну кто ему эта девушка? Однако существовали ещё и такие понятия, как долг и честь. Если уж тебя считают сильным и смелым человеком, если ты сам мнишь себя таковым, то за тобой должок — оказывать противодействие злому. Не исполнишь сей долг — замараешь честь, подмочишь репутацию, а репутация — это такая тонкая материя, которую очень легко намочить, вот только, чтобы высушить её, порой не хватает целой жизни. Тимофей просто вовремя понял, что для настоящего мужчины ничего дороже чести и великолепного
— По-русски разумеешь, кафр? — лениво спросил он толстяка.
— Разумею! — угрожающе ответил Мангати. — За «кафра» ответишь!
— Лапы от девушки убери, а то обломаю.
Африканцы притихли, щеря белые зубы. Наконец-то набрели на развлечение!
Мангати неожиданно легко поднялся, повёл налитыми плечами, хотел и бицепсы напружить, да времени не хватило — Браун не стал выпендриваться, а сразу, без долгих разговоров, всадил зулусу в солнечное сплетение палец, твёрдый как отвертка, и тут же пяткой ладони саданул в чёрный вялый подбородок. «Кафра» отбросило на спинку скамьи. Улыбки на лицах африканцев притухли. Защёлкали вынутые ножи, чёрные пальцы продевались в кастеты.
Сихали спокойно, словно не замечая зловещих приготовлений, взял перепуганную девушку под локоток и сказал:
— Беги домой, малышка.
Зулусы напали сразу с двух сторон.
— Узуту! — раздался боевой клич. — Узуту! Унзи! Узуту!
Замелькали лезвия ножей, раскрутилась цепь — и всё слилось. Браун едва поспевал уворачиваться, блокировать удары и бить сам. Подножка. Отбив ножа. Залом. Удар ребром ладони. Хук слева. Прямой в голову. Уход. Блок. Удар…
Рядом мелькнуло разгорячённое лицо Сегаля. А вон Тугарин-Змей, сжав зубы, ритмично дубасил самого крупного афро — Мбазо кажется. Шурик Рыжий что-то приговаривал перед очередным тычком…
«Может, я просто зло сгоняю на них?..» — подумал Браун. Сама ситуация была забавной — генеральный руководитель проекта ТОЗО, зональный комиссар АЗО и «другие официальные лица» метелят афро-отморозков…
И вдруг всё кончилось. Звуковая солянка из пыхтенья, воплей, хэканья, треска рвущейся ткани, тупых и звонких ударов растаяла, сменившись топотом ног убегавших и стонами тех, кто остался лежать, сидеть и корчиться. Тимофей обшарил глазами аллею — никого. Ни «кафров», ни белых из «Чёрного солнца». Хотя нет, один бледнолицый всё-таки задержался — тот самый очкарик. Сидит, сжался весь и ручками подёргивает. Не знает, интель, куда их деть — то ли на коленях сложить, сохраняя лицо в моральном плане, то ли прикрыться ими, когда бить будут.
— Как зовут тебя, — насмешливо спросил Тимофей, — о гордый потомок фоортреккеров? [35]
— Клаасенс… — пролепетал потомок.
— Если ты трус, — сказал Браун назидательно, — то найди себе взрослую тётю, которая станет тебе хорошей няней.
— Я не трус! — вякнул парень.
— Так что же ты не вступился за девушку, удалец?
— Вы не понимаете, они зулусы, их предки и так натерпелись, и…
35
Фоортреккер—
— Всё ясно с тобой, ты не трус, — прервал Клаасенса Тимофей. — Ты политкорректное чмо. Запомни, может, дойдёт и до тебя: бить надо любую сволочь, независимо от того, какого она цвета. А-а, ладно… Пошли, ребята! А то прибудут чёрные полицейские и настучат по белым хулиганам!
Где-то вдалеке провыла сирена, и океанцы с антарктами поспешили затеряться в переулках. «Мокрушники» из «Чёрного солнца» больше не показывались. Видать, решили, что четверо на шестерых — расклад невыгодный.
Поплутав, «великолепная шестёрка» попала на чистенькую улочку, куда выходили веранды нарядных домов. На детской площадке играли ребятишки. Было им лет по пять-шесть, иным по девять-десять. В их весёлой куче мешались и зулусы, и смуглые индийцы, и бледнолицые буры. Они все одинаково вопили, дурачились, догоняя друг друга и валя в песок. Тёмнокожий растрёпа валил бледнолицего растрёпу, а подножку ставил «цветной».
В сторонке, устроившись на качелях, одевали кукол две девочки — одна белая, с «хвостиком», а другая — чёрная, со множеством тонких косичек. Они равно водили расчёсками по пышным кукольным гривкам и уговаривали своих «дочек» слушаться «мам».
— Прелесть! — сказал Браун. И все с ним согласились.
12 декабря, 16 часов 10 минут.
АЗО, станция «Молодёжная».
На суровых просторах Земли Эндерби много выходов коренных пород, притягательных для геологов, а в полутора тысячах шагов от берега моря Космонавтов стелется ровное каменистое плато с тремя пресноводными озёрами. Здесь-то, в окружённой сопками долине, и расположилась столица Антарктиды — станция «Молодёжная».
Здешние дома поднимались на сваях в человеческий рост вышиной. И неспроста — не будь свай, намело бы сугробы выше крыш, а так ветер сносил почти весь снег в море, только с улиц приходилось убирать намёты.
Но это зимою, а летом на улицах «Молодёжной» пыльно — вездеходы и танки-транспортёры размолачивали верхнюю корку, не прикрытую снегом, а ветра сдували каменный прах в море, покрывая коричневым налётом припай, [36] да так густо, что грязный лёд у берега таял быстрее.
36
Припай— неподвижный лёд, намерзающий в море вдоль берега (или ледового барьера).
Вблизи столица АЗО не впечатляла, больше напоминая ковбойский городок времён освоения Дикого Запада, только что разросшийся не в меру. А так — похож. Те же пыльные улицы, та же безжизненная пустыня за окраиной, те же тёмно-коричневые скалы. А уж дома на сваях и вовсе сошли бы за свои на улицах какого-нибудь Дюранго или Доджа, даже фальшфасады имелись.
Отель «Яранга», «Гранд-отель», салун «Пингвин», салун «Мешок гвоздей», салун «Бон-тон», салун «У Алека Сневара» — хоть сейчас вестерн снимай. А то, что встречные-поперечные щеголяли в каэшках и меховых куртках, так это лишь прибавляло экзотики.