Черное солнце
Шрифт:
— Генерал, вы никогда не спрашивали о смерти Марион Крам. Хотите знать, как это случилось?
— Она была больна?
— По заключению экспертов, она была практически идеально здорова — для своего возраста. Все внутренние органы в идеальном порядке. Она погибла от циана.
— Может быть, это самоубийство?
— А потом, отравившись, она расшибла сама себе голову?!
— Ну, не знаю…
— А я знаю… Ее убили. А уже потом, мертвой, ей размозжили голову каким-то тяжелым предметом.
Аня заметила, как генерал
— Искали орудие преступления. В том числе и на дне амстердамского канала. Но ничего не нашли.
— Ну, чем же я-то могу помочь?
Было заметно, что Тегишеву с трудом удается сохранять безразличный вид.
— Почему вы не уничтожили письмо Марион Крам?
— Почему? — Генерал усмехнулся. — А почему любят стерв? Именно потому, что они стервы. Милые добрые покладистые женщины — пресны. Скучны.
Такой была Юлина мама. Самый решительный поступок, который она совершила, — это умерла.
А так — ни рыба ни мясо — сплошное собачье заглядывание в глаза, материнская забота и «чего изволите?».
Я, конечно, отыскал бы после того, как мы расстались, Машку — не выдержал. Но она упорхнула куда-то за границу. Вышла замуж. Ну а бегать за ней по миру мне уж было не с руки. Да и вряд ли она уже променяла бы эту их цивилизованную жизнь на мои условия. Пусть даже и генеральские.
Но это я потом затосковал, много позже…
А тогда, в Октябрьском-27, когда мне предложили повышение, я понимал, что если женюсь и увезу ее с собой, то пропал. Эта замечательная хищница разорвет меня в клочья: на тряпочки, колготки, шубки, брильянтики. Это ведь ее жизненное предназначение — поедать мужчин. С этим свойством такие, как она, знаете ли, рождаются. Перенять это, научиться — невозможно. Иногда обычные женщины пытаются им подражать. Начинают стервозничать, требовать и удивляются, когда их посылают — далеко и с легкостью. Не срабатывает.
Таких женщин, как Маша, узнаешь с первого взгляда. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что к чему. Стоило взглянуть на нее…
Конечно, для мужчин это сладкая погибель. Но я был молод, амбициозен, и мне хотелось еще «пожить»: сделать карьеру, иметь детей — наследников, семью, дом.
Для всего этого замечательная Маша с ее дикими голубыми глазищами не годилась. И я ее бросил.
Тут, знаете, даже есть момент утверждения превосходства: мне хотелось доказать себе — я сильней и могу это сделать. Могу, если захочу, избежать капкана, хоть Маше и казалось, что он уже захлопнулся.
К тому же с помощью моей покойной ныне жены, вернее, с помощью ее отца, я быстро сделал карьеру, многого добился. Как видите, генерал.
Почему я не уничтожил письмо Крамаровой? Да я бы не расстался с ним ни за какие деньги! Почему целуют коготки, которые норовят тебя оцарапать?
Если хотите, мне было даже приятно. Потому что это означало, что, несмотря на прошедшие годы и на эту ее Голландию,
Для таких женщин, как она, это равно профессиональному поражению. И простить мне, что я ускользнул, она, конечно, не могла. Я уверен, что бы ни происходило потом в ее жизни, она меня всегда помнила. А потому достать меня, помучить, напомнить о себе…
— А Юлсу?
— Что — Юлсу?
— Она не могла догадываться о таком вашем отношении к Марион?
Генерал пожал плечами.
— Я, разумеется, никогда ей ни о чем не говорил.
Но есть чувства, о которых невозможно не догадаться. А она…
Он замолчал.
— Да, а она, — вздохнула Светлова, — очень умная девочка.
— Не могу не согласиться: умная.
— И готовит отлично… Кстати, тот цыпленок, которым Юля меня угощала в ваше отсутствие, был замечательный! — похвалила Светлова. — Я, как говорится, с большим чувством и отменным аппетитом…
— Ну и на здоровье!
— А вот дочка ваша что-то даже и не попробовала.., столь замечательную стряпню.
— Да, с аппетитом у Юли какие-то проблемы, — нехотя согласился генерал.
— Бедная девочка! — Аня сокрушенно покачала головой. — Такая худенькая!
— Бедная? — Игоря Багримовича словно пришпорили.
Светлова довольно хмыкнула: «Ах, так, вы — неразговорчивый? Ну, что ж, посмотрим, посмотрим…»
Прием был безотказным. Достаточно посокрушаться на предмет вашего дитяти — и любой родитель, нарушив обет молчания, тут же ринется в словесный бой и приведет вам множество фактов и аргументов, неоспоримо доказывающих, что его замечательный ребенок обладает целым сонмом достоинств.
Генерал Тегишев не стал исключением из этого правила., Есть много крючков, заставляющих неразговорчивого и намеренно молчащего собеседника включиться в беседу. Самый безотказный — заговорить о том, что для него дорого, бесконечно дорого.
— Да вы… Что вы понимаете? — искренне возмутился генерал.
— А что… Может, я действительно чего-то не понимаю?
— Да, а что бы вы сказали, если бы на той же самой кухне вам зажарила цыпленка Линда Евангелисте или Наоми Кэмпбелл?
— Я бы сохранила косточки и определила их в домашний музей.
— Ну и где? Где эти косточки?. Вот и глупо, что вы их не сохранили!
И генерал величественно удалился.
Вернулся он со стопкой иллюстрированных заграничных журналов.
Он раскрыл их перед Светловой, и челюсть у нее тихо отпала.
* * *
«Черное Солнце»! Так именовали ослепительную брюнетку в этих изданиях.
Тот нечесаный заморыш, что жарила цыпленка?