Черное воскресенье (др. перевод)
Шрифт:
— Я собирался вам позвонить, когда узнаю что-то определенное, — ответил Кабаков. В его хриплом голосе не слышно было ни малейшего раскаяния.
— Ну да, вы послали бы мне открыточку из вашего гребаного Тель-Авива. «Сожалею о донном извержении и вызванной им приливной волне». — Корли замолчал и целую минуту смотрел в окно. Когда он снова вернулся к кровати, лицо его было спокойным. Ему удалось подавить гнев, и он опять был готов работать. Кабаков высоко ценил в людях это умение владеть собой.
— Американец, — проговорил
— Я слышал о таком устройстве. Довольно давно, — сказал Кабаков тихо и очень спокойно. Слишком спокойно.
— Завтра утром я собираюсь перевести вас в военно-морской госпиталь в Бетесде. Первым делом. Там мы можем обеспечить вам по-настоящему надежную охрану.
— Я не собираюсь оставаться…
— Нет, собираетесь.
Корли вытащил из кармана вечерний выпуск «Нью-Йорк пост» и поднял так, чтобы Кабаков мог его видеть. На третьей полосе был помещен большой портрет Кабакова. Снимок сделали из-за плеча санитара, когда Кабакова на носилках везли в отделение «Скорой помощи». Лицо было сильно закопчено, но черты можно было рассмотреть вполне ясно.
— Они назвали вас «Кабов» и не сообщили ни адреса, ни рода занятий. Мы закрыли репортерам доступ к полицейскому пресс-центру до выяснения вашей личности. Но из Вашингтона нажимают. Директор ФБР полагает, что арабы могут опознать вас по этой фотографии. Могут устроить покушение.
— Ну и прекрасно. Мы захватим одного живьем и обсудим с ним все проблемы.
— Ни в коем случае. Только не в этой больнице. Сначала придется эвакуировать все это крыло. Кроме того, а вдруг покушение будет удачным? Вы мне нужны живой, а не мертвый. Мы вовсе не хотим иметь на руках еще одного Йозефа Алона.
Полковник Йозеф Алон, атташе ВВС Израиля в Вашингтоне, был застрелен арабскими террористами у подъезда собственного дома в Чеви-Чейз, штат Мэриленд, в 1973 году. Кабаков хорошо знал и любил Алона. Когда гроб с телом полковника выносили из самолета в аэропорту Лод, Кабаков стоял рядом с Моше Даяном у трапа. Ветер трепал государственный флаг Израиля, покрывавший гроб.
— Вполне возможно, они пошлют к нам тех же людей, что убили полковника Алона, — произнес Мошевский с плотоядной улыбкой.
Корли устало покачал головой:
— Они пошлют наемных бандитов, вы и сами это прекрасно знаете. Нет. Мы не хотим никакой стрельбы в больнице. Когда-нибудь,
Кабаков на секунду прикрыл глаза. Если его переведут в Бетесду, он попадет в руки бюрократов. Его заставят разглядывать фотографии подозрительных арабских хлебопеков еще минимум полгода.
Однако он вовсе не собирается отправляться в Бетесду. Ему нужен минимум медицинского обслуживания, отсутствие посетителей и место, где он мог бы отдохнуть спокойно день-два, и чтоб никто ему не указывал, как и когда ему выздоравливать. Он знает, где можно все это получить.
— Корли, — сказал он, — я могу все гораздо лучше устроить. Они что, сказали — я обязательно должен отправиться в Бетесду?
— Они сказали, я отвечаю за вашу безопасность. Там вы точно будете в безопасности.
В голосе Корли звучала скрытая угроза. Если Кабаков не согласится действовать так, как того хотят американские органы безопасности, госдепартамент добьется, чтобы его отправили назад, в Израиль.
— Ладно. Послушайте. К утру я все устрою. Вы сможете все проверить. Надеюсь, вы найдете эти меры удовлетворительными.
— Я ничего не обещаю.
— Только — что будете объективны. — Кабаков терпеть не мог упрашивать и подольщаться.
— Посмотрим. Между прочим, я держу пять человек охраны на вашем этаже. Вас зло берет, что этот раунд вы проиграли, а, Кабаков?
Кабаков только взглянул на него. Корли вдруг вспомнился барсук, которого он как-то в детстве, в Мичигане, поймал в капкан. Барсук бросился на него, волоча за собой капкан, торчавшая из сломанной ноги кость царапала землю. Глаза у него были точь-в-точь как теперь у Кабакова.
Не успел фэбээровец выйти из палаты, как Кабаков попытался сесть в кровати, но снова откинулся на подушку — от усилия нестерпимо закружилась голова.
— Мошевский, позвони Рэчел Баумэн, — сказал он.
Баумэн Рэчел, доктор медицины, значилась в медицинском разделе телефонного справочника Манхэттена. Мошевский набирал номер мизинцем — другие пальцы не лезли в отверстия диска. Ответила оператор телефонной службы Манхэттена: доктор Баумэн взяла трехдневный отпуск.
Мошевский нашел в телефонной книге домашний номер — «Баумэн Р.». Ответил тот же голос: да, доктор Баумэн может позвонить, проверить, не звонили ли ей, но оператор ничего не может сказать наверняка. Не оставила ли доктор Баумэн телефона, по которому ее можно найти? Оператор сожалеет, но она не может дать такую информацию.