Черное знамя
Шрифт:
— Не стооит так переживать, — голос Штилера заставил вздрогнуть, Олег обернулся.
Министр стоял на пороге своего кабинета, спокойный, улыбающийся, а рядом с ним мрачно сопел могучий, высоколобый мужик с зачесанными назад густыми волосами, и багровое лицо его говорило о высшей степени волнения.
— Но Иван Иванович, это ведь невозможно! — воскликнул он. — Весь процесс…
— Все, раазговор окончен, — отрезал министр, и плечи известного всей стране режиссера поникли.
Понурив кудлатую голову, он побрел к выходу.
— Так, теперь ты, — Штилер поманил Олега пальцем. — Заходи, заходи, победитель.
Последнее
Хотя если опять же смотреть со стороны…
Олег прошел в кабинет вслед за хозяином, и окунулся в вечно царящий тут коктейль запахов — дорогой одеколон, крепкий кофе, свежие цветы, их в больших вазах, что стоят всюду, меняют каждое утро.
Прямо над огромным рабочим столом — портрет Огневского кисти Исаака Бродского, а справа, напротив окна, куда меньшая по размерам, но все равно притягивающая взгляд репродукция Васнецовского «Витязя на распутье». Пропагандистская живопись, грамотно сделанная икона, образ вождя, обязательный элемент оформления кабинета высокопоставленного чиновника, и пример настоящей живописи.
— Саааадииись, — протянул Штилер, опускаясь в свое кресло. — Видел этого, Эйзенштейна? Знаешь, чем он сейчас занят? Снимает фильм про Александра Невского, про побоище на Чудском озере и все такое… Интересно, да, полезно, да, но пока неактуально, мы в данный момент с Германской империей не воюем… А ведь пришел дополнительных денег просить и о том, чтобы сроки я ему продлил, и это в тот момент, когда страна напрягает все силы! Эх, вот если бы он фильм про Крымскую войну затеял, об осаде Севастополя, вот это было бы другое дело…
Болтая, министр разглядывал Олега и одновременно постукивал карандашом по столу.
— Но это все лииирика, — продолжил он после короткой паузы. — Вернемся к главному. Померанцевские сыщики накрыли всю розенкрейцерскую шайку, всего более сотни человек. Главным у них там какой-то барон Мёбес, а Боевой Организацией… наверняка назвали в честь эсеровской… ведал некто Тегер Евгений Карлович, немец по крови и родившийся в Германии. Настоящие враги по духу, даже по происхождению не наши! Но сейчас они всеее сидят по коробкам и дают показания, а кто пока молчит, тот тоже скоро заговорит. Ну а Голубов…
Тут Штилер злорадно усмехнулся:
— Бравый казак наш, находившийся под домашним арестом, вчера застрелился, и Хан, я дуумаю, вздохнул спокойно. Теперь никто не докажет, что глава дружины знал об этой интриге, а так он может заявить, что все это инициатива сошедшего с ума начальника штаба ОКЖ, и все. Ованесяну выговор, и на этом дело закрыто.
Еще несколько дней назад Олег злился на Голубова, ненавидел и боялся его, мечтал о смерти давнего недруга, но узнав, что тот покончил с собой, не испытал даже тени радости, лишь нечто вроде вялого усталого облегчения… подобный исход был предрешен давно, в тот снежный вечер, когда полицейские ворвались в квартиру Володьки Бера.
Того самого, что сейчас, по словам министра, «сидит в коробке»…
Того самого, которого предал статский советник Одинцов, приятель из детства…
Он старался об этом не вспоминать, но не всегда получалось, вот и сейчас грудь резануло болью.
— Одного я не могу понять, —
— Все предееельно просто, — Штилер вновь улыбнулся, на этот раз покровительственно, и выбил карандашом на столешнице замысловатую мелодию. — Ты просто несколько не в курсе. Весной, с началом войны, влияние НД начало падать, у них понемногу начали отбирать структуры и полномочия, а значит, и власть…
Ну да, планируемый перевод железнодорожной жандармерии в МВД, запрет на деятельность «опричнины» в Восточной Европе, передача функции регистрации населения в полицию, сосредоточение политического иска в руках Особого отдела департамента полиции, слухи о том, что даже лагеря будут отобраны из ведения Хаджиева — обо всем этом Олег слышал, но никогда не пытался взглянуть на происходящее системно.
— Но как может Хан допустить, чтобы усиилились его соперники, я, Щербаков, Померанцев и Тухачевский с Колчаком? Нет, не может, и он решает сделать контрманевр — показать, что спецслужбы, входящие в состав НД, стране и народу нужнее, чем армия или губернские управления партии… И как никогда вовремя под руку подвернулись раскрытые «опричниками» розенкрейцеры… Из допросов ясно, что Голубов вышел с ними в контакт еще в июне, представился тайным врагом режима, предложил добыть взрывчатки и вообще помочь в организации терактов, и мистики клюююнули. Попались на эту удочку… и бах! Бабах! Бабах! Взрывы, жертвы, угроза, ОКЖ ведет расследование, но без особого успеха, и Хан спешит к вождю… — министр ткнул рукой себе за спину, туда, где со стены гневно взирал Огневский. — Докладывает, что им нужно больше полномочий, добивается своего, и после чего тайная организация раскрывается и ликвидируется в течении нескольких дней, поскольку все эти Белюстины, Мёбесы и Тегеры давно под колпаком у Голубова…
Вот так, банальная интрига, грызня у трона, борьба за то, чтобы быть первым среди равных; и ради того, чтобы вращались колеса хитрого замысла, гибнут люди, кровь используется как своего рода смазка.
Ну а Олег попал в это дело случайно, очутился в здании «Наследия» в тот момент, когда там прогремел взрыв. Потом угодил на глаза Голубову, и тот не удержался, решил отомстить, лишний раз унизить того, кто некогда посмел отказаться от предложения войти в «опричнину»…
Пусть покрутится инвалид, пускай побегает убогий, лишний раз ощутит, что ни на что не годен. А когда выяснится, что толку от статского советника никакого, часть позора падет и на министерство мировоззрения, откуда этот советник явился, где он был выращен, даже можно сказать, выкормлен…
Но посланные в Нижний эмиссары, на горе начальника штаба ОКЖ, оказались слишком сообразительными, так что пришлось срочно устранять опасных свидетелей, сначала инженера Павлова, а затем Проферансова, заключенного номер семьдесят одна тысяча сто пятьдесят пять.
Ну а против исключительной памяти Олега Голубов средства не нашел.
— Ясно, — сказал он, с трудом ворочая тяжелым, словно каменным языком. — А что будет? Ну, с теми, кого взяли? С розенкрейцерами?
Говорил в этот момент, точно косноязыкий житель глухой деревни.