Черное золото
Шрифт:
— Погодите, Гавриил Лукич, — остановил я его. — Давайте соберем всех. Нужно обсудить дальнейшие шаги.
Через час в штабной палатке собралось техническое руководство. Рихтер разложил чертежи очистной установки, Островский подготовил таблицы с результатами анализов. Даже Зорина пришла, отложив дела в госпитале. Глушков тоже заглянул ненадолго.
— Товарищи, у нас важные новости из Москвы, — начал я. — Ипатьев подтверждает эффективность нашего метода очистки нефти.
По палатке пронесся одобрительный гул.
— Но это только начало, — продолжил я. — Теперь нужно подготовить подробный отчет. Не только о технологии очистки, но и обо всей системе работы с сероводородом.
Рихтер делал пометки в блокноте:
— Включим схемы улавливающих установок. И систему индикации утечек.
— И медицинские протоколы, — добавила Зорина. — Результаты применения новых методов лечения очень показательны.
— А я подготовлю полное описание катализаторов, — Островский торопливо писал. — С графиками изменения концентрации серы.
— Отлично, — кивнул я. — На подготовку отчета три дня. Потом отправим специальным курьером в Москву.
Когда все разошлись, я еще раз перечитал телеграмму. Одобрение Ипатьева дорогого стоило. Теперь можно было готовить представление и для Орджоникидзе. С серьезной научной поддержкой наши шансы значительно возрастали.
В палатку снова заглянул Островский:
— Леонид Иванович! У меня новая идея по улучшению катализатора. Надо бы тоже ее добавить.
Я улыбнулся. Признание мэтра окрылило нашего химика, придало новый импульс его экспериментам. А значит, можно ждать новых открытий.
За стенами палатки слышался привычный шум промысла. Гудели паровые котлы, стучали молотки, скрипели полозья саней, подвозящих материалы.
Три дня пролетели в напряженной работе над отчетом. В штабной палатке допоздна горели керосиновые лампы. Рихтер чертил схемы, Островский готовил графики анализов, Кудряшов обрабатывал геологические данные.
Я собирал все материалы воедино, выстраивая четкую картину открытия. Высокое пластовое давление, мощный нефтеносный горизонт, масштабы предполагаемой залежи, все это говорило о крупном месторождении. А наши технические решения доказывали способность его освоить.
— Посмотрите, Леонид Иванович, — Кудряшов разложил геологические разрезы. — По характеру пород и давлению можно оценить размеры структуры. Она простирается минимум на тридцать километров!
Рихтер оторвался от чертежей:
— А если учесть мощность пласта и пористость… Запасы могут быть колоссальными.
— И что важнее всего, мы решили проблему сероводорода, — добавил Островский, показывая результаты очистки. — Такая нефть уже пригодна для переработки.
Зорина принесла медицинские отчеты:
— Система защиты персонала полностью отработана. Можем гарантировать безопасность промысла.
К вечеру третьего дня отчет обрел законченный вид. Сто двадцать
— Что скажете? — я протянул финальную версию Рихтеру.
Старый инженер внимательно просмотрел документы:
— Очень убедительно. Особенно там, где показана связь высокого давления с масштабами залежи. И решение проблемы сероводорода как доказательство нашей технической готовности.
Утром следующего дня отчет отправился в Москву с надежным курьером. А мы вернулись к повседневным заботам промысла.
Я стоял на буровой площадке, глядя, как первые лучи солнца окрашивают низкие облака в розовые тона.
За эти недели мы создали главное — команду. Команду людей, готовых решать самые сложные задачи. Каждый на своем месте: Рихтер с его инженерным гением, Островский с научной дотошностью, Зорина с врачебным талантом, Кудряшов с геологической интуицией…
От размышлений меня отвлек знакомый голос:
— О чем задумались, Леонид Иванович?
Зорина поднялась на площадку, кутаясь в теплую шаль.
— О будущем, Мария Сергеевна. О большом будущем этого места.
Она посмотрела вдаль, где над степью вставало солнце:
— Знаете, я тоже верю, что оно будет большим. Мы все верим.
Снизу донесся гудок. Начиналась утренняя смена. Промысел оживал, начиная новый день работы.
Я надеялся, что теперь проблем станет меньше. Но уже на следующий день я проснулся от непривычной тишины.
За брезентовыми стенками палатки не слышалось обычного утреннего шума — звона котелков у полевой кухни, скрипа полозьев, громких голосов рабочих. Только глухой гул буровой да едва различимое потрескивание печки-буржуйки нарушали безмолвие.
Выглянув наружу, увидел причину тишины. С неба крупными хлопьями падал снег, укрывая промысел белым покрывалом.
Первый настоящий снегопад в этом году. Термометр на стене вагончика-лаборатории показывал минус двенадцать.
В штабной палатке уже топилась печка. Над столом покачивалась керосиновая лампа. В такую погоду даже утром требовалось освещение. Я достал вчерашние сводки, собираясь наметить план работы, как в дверь просунулась голова связного из Бугульмы.
— Срочная телеграмма, товарищ Краснов! — парнишка в заснеженном тулупе протянул желтый бланк.
Текст заставил нахмуриться: «Продовольственный обоз застрял в Нижней Солманке тчк Дорога перекрыта снежными заносами тчк Ждем указаний тчк».
В палатку вошел Глушков, стряхивая снег с папахи:
— Плохие новости, Леонид Иванович. Охотники видели волчьи следы у самого лагеря. Целая стая, не меньше десятка.
— А что с запасами продовольствия?
— На складе осталось муки дней на пять, крупы на неделю. С мясом совсем туго.