Чернокнижники
Шрифт:
Утро было морозное, ясное. От ледяного воздуха заходилось дыхание. В стылом небе светило холодное солнце, морозная пыль горела в его лучах, сверкал свежий снег.
Докука запряг каурую смирную лошадку, отец с сыном сели в розвальни и поехали к лесу. Без устали Худоба и Докука валили лес. Дед тяжело дышал, утирал шапкой взмокшее лицо, часто останавливался и радовался, видя, как ладно и ловко работает сын. Топор, сверкнув, взлетал в воздух и врезался в толстый ствол, дерево шаталось,
– Уморился я что-то, сынок, – пожаловался он.
– Отдохни, отец, годы твои не молодые, я за двоих потружусь.
– Присядь и ты, сынок, хлебушка пожуем.
– Да и впрямь, на сегодня немало сделали, пора и перекусить.
Худоба опустился на ствол рядом с отцом. Тот достал из-за пазухи тряпицу, в которую был завернут кусок.
– Теплый хлебушек. От тела моего грелся.
Дед Докука разломил кусок надвое, большую часть отдал сыну, свою мигом прожевал, хлопнул себя по животу и недоуменно сказал:
– Я не понял, сынок, мы уже поели или только собираемся, хлеба нет, стало быть, поели, а в животе пусто.
Худоба усмехнулся, дожевывая хлеб.
– Э-э-э-э – вдруг затянул Докука.
– Что ты, отец, – всполошился Худоба, – чисто баран бекаешь.
– Мо-мо…
– Теперь замычал. Да что такое? Иль кто на тебя болезнь напустил?
–Ты глянь туда, сынок, думал я, врут люди, сказки-побасенки рассказывают про Зимушку, Деда Мороза, а он сам к нам пожаловал. Слыхал я от старых людей, – Докука вытянул шейку и шептал на ухо сыну, – что, коли ласково попросишь о чем Деда Мороза, он тебе всяких подарков даст.
Худоба поднял голову. Между двух заснеженных елей стоял высокий худой старик. Белые волосы спускались на плечи, седая борода доставала до пояса. Старик был в полотняной рубахе, меховой тужурке и лаптях.
– Вот дураки мы, в розвальнях приехали, – горевал Докука, – маловаты они. Ладно, подарки сложим, сами пешком пойдем. А знамо дело, попросили бы сани у Хвата, с ним, конечно, делиться бы пришлось, но и сани большие.
Старик сделал шаг вперед, Докука испуганно ойкнул и прижался к Худобе, старик подошел ближе, Докука застучал зубами.
– Мир вам, добрые люди, – тихим голосом произнес старик, – дозвольте посидеть с вами, передохнуть с дороги, издалека я.
– Из каких же лесов, Морозушко, – подвигаясь и, делая рукой приглашающий жест, спросил Докука. – Где твой ледяной терем, хоть одним глазком на него посмотреть. А правду люди говорят, что у тебя там и лавки, и ложки с мисками – изо льда, и печка ледяная, а топишь ты ее ледяными дровами, так, что по избе не жар, а холод идет, и на голову не сажа, а иней сыпется. А дозволь спросить, чего тебе вчера Вьюга с Метелью шубу не соткали, елкам и то богатые платья приготовили, а ты как мужик бедный в полотняной рубахе ходишь, да в старых лаптях.
– Чего молчишь, Морозушко, а позволь узнать, что ты ешь, – не унимался Докука, – небось, снежки жуешь и сосулькой закусываешь.
– Ем я, что подадут. Вчера дала мне добрая душа ковригу белого хлебушка. Сегодня праздник большой, можно вкусным побаловаться.
– Да что ты, – обрадовался Докука, – то-то я думаю, чего мне работать неохота.
Худоба хмыкнул.
– Тихой была прошедшая ночь, даже вьюга примолкла. Все живое замерло и ожидало чуда. И оно свершилось. – Голос старика был ровен. – Царь родился на земле.
– Какой такой царь? Мы про царей ничего не слыхали. А-а-а, понял, видать вашего морозного племени княжич народился, над метелями и вьюгой поставленный.
– Отец, хватит расспросов. Иль ты не понял, тот это гость, которого Кривда обещала.
Докука всплеснул руками.
– А в избе печь натоплена, надо бы выстудить, а то растает гостек наш.
Старик улыбнулся.
– Ошибся ты, не из морозного я княжества, а из русского, хожу по тропкам путанным, по дорогам проторенным, где остановлюсь, там и переночую. Чувствую, последняя ваша деревня на пути, никуда больше не уйду, здесь и закончатся мои дни.
– Оставайся, мил человек, – с радостью согласился Докука, уже запамятовавший о том, что еще вчера не хотел пускать гостя в избу. —Пойдем с нами, расскажешь про царя нового, небось, многое повидал, много знаешь. Звать тебя как?
– Данила, что означает – мой судья – Бог.
– Во как, – Докука пожал плечами, – странное имя, впервые такое слышу.
Короткий зимний день уходил. Солнце скрылось за верхушками елей, на мгновение набросив на них золотую кисею. Засинел снег, мороз крепчал.
– Тишина, – молвил Худоба.
При этом слове старик вздрогнул и закрыл лицо рукой.
– Что с тобой, Данила, мил человек, – участливо спросил Докука, гладя старика по плечу, – поехали домой, кашки поедим да и побеседуем.
Быстро смеркалось.
Кривда достала горшок из печи, брякнула на стол.
– Я уж думала, с голоду помру, – недовольно забурчала Уродушка, выползая из своего угла.
Звенислава пряла, пальцы быстро и ловко скручивали нить, веретено жужжало.
– А ты б с сестрицей рядом пристроилась, за работой время быстрей бежит, Звенислава его и не замечает, – съехидничал Петель, спрыгивая с печи.
Уродушка надулась, но за стол села.
– А ты чего, доченька, – Кривда ласково посмотрела на Звениславу, – иди, поешь, личико-то побледнело, хоть бы сходила на улицу, воздухом подышала. Все трудишься.
– Пускай пристынет, – откликнулась девушка, – ты пока хлеб режешь, я еще напряду.
– Хлебушка мало осталось, – вздохнула Кривда, – на кашу налегайте.