Черноморский Клондайк
Шрифт:
– Рассаживайтесь, гости дорогие, – со смаком рассмеялся одышливый старик, – будьте как дома.
Он сгреб со стола рацию, которая была скрыта за газетным листом. Внутри у Иннокентия все похолодело. Галина сидела на табурете ни жива ни мертва. Валентин, картинно забросив ногу на ногу, расположился на обитом дерматином диване. Юрка примостился рядом. Он сидел не поднимая глаз. И лишь шальные взоры Валентина скользили по лицу Иннокентия.
Валька требовал ответа: что делать? Его поза являла беззаботность, но напряженные губы говорили о переживаемом
– Зачем торопиться? – не выдержал шуршания газеты и высокомерной ухмылки сторожа Иннокентий.
– А чего откладывать? – приподнял плечи сторож. – Или ты, хлопец, думаешь, что у меня только и забот, что с вами тары-бары разводить?
С ядовитой иронией посмотрел он на дрожащую Галину. Потом перевел тяжелый пригвождающий взгляд на Валентина. Тот кусал губы, но демонстративно смотрел в сторону. Его презрительная гримаса совсем не понравилась мужику.
– Вишь ты, какие мы гордые! – хмыкнул он и повертел в руках рацию.
– Ну мы же не какие-то там злоумышленники, – продолжил свои жалкие увещевания Иннокентий. – Вы же должны понимать.
– Мне понимать не велено, велено охранять, – старик упрямо сдвинул брови.
Иннокентий вспомнил отрывок из рассказа Кафки об убогом житии железнодорожного смотрителя. Его позабавил эпизод, посвященный приезду проверяющего чиновника. Сначала чиновник держался чопорно и хмуро, словно подозревал смотрителя во всех мыслимых и немыслимых грехах, но когда закрывал регистрационный журнал, не обнаружив ни одной погрешности, превращался в другого человека. Смотритель поил его водкой, и они ночевали на одной постели, несколько часов кряду едва ли не в обнимку лежа на вонючих овечьих шкурах. Утром проверяющий нацеплял на опухшую физиономию прежнюю маску и шел на станцию. Смотритель провожал важного начальника, делая вид, что не пил с ним всю ночь и не разговаривал по душам, а потом приходил домой и, допив оставшуюся водку, заваливался спать.
Нет, этот «Ницше» был вовсе не похож на того скромного, немного угрюмого и нелюдимого, но в душе доброго смотрителя!
– Вам бы в полицаи, дядя, цены б вам не было, – зло поддел старикана раздосадованный Валька.
– Ты меня учить будешь, щенок?! – возопил дядька. – Ну погоди!
Он снял трубку с рации и надавил на кнопку связи.
– Первый, Первый, я Пятый, прием…
Иннокентий сорвался с места и, вырвав у старика трубку, зажал его голову локтем.
– А-а-а, – заорал тот, – убивают!
– Никто тебя убивать не собирается, – подскочили Валентин и Юрка.
Быстро сообразили какую-то веревку и связали смотрителю руки.
Положили его на диванчик и расселись по стульям и табуретам.
– Лучше отпустите, хуже будет, – голосил «Ницше», – я на вас собак спущу!
– Хуже не будет, дядя, – спокойно сказал Иннокентий, – мы тебя по-хорошему просили…
– Да вы же, гады, на территорию экспериментального хозяйства…
Не имеете права…
– Ты еще вспомни сталинские времена, дядя, – усмехнулся Иннокентий.
– Что вы с ним собираетесь делать? – озабоченно
– А чего с ним делать, – шутливо вскинул брови Валька, – на мясо его.
Дядя шутки не понял.
– Вы что, христопродавцы, убийцы, – задыхался от гнева он, – я же верой и правдой…
– Заткнись, – прикрикнул на него Иннокентий. – Шанс тебе давали…
– Да я внук Сталина, – выдал вдруг «Ницше», – вы еще пожалеете…
– Чего? – уставился на него Юрка, который был чувствителен ко всякой мистике и к большевистской пропаганде после того, как окончил Глазуновскую академию.
– Да, да, – закивал дядя, – мои бабушка с дедушкой жили в Курейке в тысяча девятьсот пятнадцатом году. Вернее, одна бабушка, дед тогда на фронте был.
– А при чем здесь Сталин? – резонно задал вопрос Иннокентий.
– А при том, – продолжал «Ницше», – мой дед тогда на германском фронте был, а известный политссыльный Иосиф Джугашвили находился как раз в той самой Курейке. Тогда они с моей бабкой и сблизились. Он был совсем один, понимаете? Без семьи, без близких ему по духу людей, в темноте, в холоде… В окружении чужих людей. Тогда-то вот моя бабулька, добрая душа, его пожалела, а что ей оставалось делать-то? Она была настоящей русской женщиной. Приголубила его, сиротку, несчастного грузина, оставшегося… Эх, да что вам объяснять… – вздохнул «Ницше».
– Нечего его слушать, он зе крейзи, не видите, что ли? – вставил Валька. – Идти пора.
– Погоди, – вдруг встрепенулся Юрка, – а если это правда?
– Что правда? – скривился Валька.
– Ну, что он внук Сталина… – предположил Юрка.
– Ну и что, – Иннокентий пожал плечами, – нам-то что с того? Убираться надо подобру-поздорову, пока он собак не спустил или ментов не вызвал.
– А правда, там же собаки, – справедливо заметила Галина, показав на дверь.
– Что-нибудь придумаем, – Иннокентий подошел к двери, открыл ее и двинулся в сени. Снаружи было слышно глухое собачье рычание.
Он вернулся в дом, попытался открыть окна. Одно из них поддалось.
В горницу ворвался теплый летний ветерок.
– Будем уходить здесь, – сказал он.
– Ты с ума сошел, – заявил Юрка, – там же собаки.
Думаешь, они не доберутся до окна?
– Не успеют, – Иннокентий застыл посреди комнаты и изложил приятелям свой план.
– Ну, не знаю, – Юрка пожал плечами. – Я собак, например, боюсь.
– Я тоже, – робко добавила Галина.
– А ты? – Иннокентий поглядел на Вальку.
Тот немного подумал и согласился принять участие в предложенной Иннокентием авантюре.
– Можно попробовать, – кивнул он.
– Хорошо, – Иннокентий пошел в сени, – действуй по моей команде.
Он вышел в сени и слегка приоткрыл дверь. Тотчас на дверь бросилась вся свора псов. Они с грозным рычанием и лаем кинулись на Иннокентия, пытаясь просунуть в щель морды, царапая дверь здоровенными когтями.
– Собачки, собачки, – еще больше раздражал их Иннокентий, подавая голос, – попробуйте меня достать.