Черные ангелы

Мориак Франсуа

— Я не хотела… Не хотела… Я не понимаю, как… И никто мне не поможет!.. Никто!

— Никто не поможет? — Взгляд его смягчился, в нем появилась грустная ирония. — Никто? Да ты просто слепа!

Матильда вообразила, что он имеет в виду себя, и выпалила одним духом, что не желает быть с ним заодно, что ей противны все его намеки и сам он ей отвратителен. Она, может, даже надеялась, что он ее ударит. Но Градер все так же спокойно заверил ее, что вовсе не себя предлагал в помощники:

— Тут уместно вспомнить слова: «Но стоит среди вас Некто, которого вы не знаете…»

Сразу видно, что я учился в семинарии, да? Здесь в Льожа есть некто, кого ты не знаешь. Иди к нему: я разрешаю тебе сказать ему все. Все, слышишь? Даже про то, что случилось этой ночью.

Сначала она подумала, что он бредит, а услышав из его уст имя аббата Форка, насторожилась:

— Если он снискал твою симпатию, это говорит не в его пользу.

— Идиотка! — пробурчал он сквозь зубы, а потом вдруг вскипел: — Что ж, правильно: не ходи. Я глупость сказал. Он же посмешище всего поселка. Он позорит вас всех. Он трус: ему плюют в лицо, а он — ни звука. Его на бойню поведут, он не замычит. Люди приписывают ему все гнусности, которые сами совершают втайне, а он терпит. Не позволяет себе даже закричать, что он невиновен: выродок какой-то, козел отпущения, над ним издеваются, а ему и ответить нечего. Один в пустой церкви бормочет свои молитвы, а благочестивые прихожане, и ты в том числе, избегают его, презирают. И у начальства своего он тоже на плохом счету из-за скандалов этих. Что? — пробормотал он, рассеянно проводя рукой по глазам. — Что ты сказала?

Но Матильда уже ушла.

XVII

В четверг вечером поезд прибыл с большим опозданием. Было уже около десяти, когда до Симфорьена Деба, напряженно ловившего каждый звук, донеслось наконец тяжелое сопение паровоза, шумно выпускающего пар. Заскрежетали колеса. Через двадцать минут Алина взойдет на крыльцо. А через час все будет закончено. Подозревает ли что-нибудь Градер? Катрин уверяла, что он выходит из комнаты только к столу. Однако он не тот человек, кто безропотно позволит накинуть петлю себе на шею. Ему терять нечего, он ни перед чем не остановится.

Старика трясло от страха. Мы строим планы и полагаем, что события будут развиваться так, как мы задумали, а они вдруг поворачиваются к нам самой неожиданной стороной, смешивая все наши карты. Градера предполагалось застигнуть врасплох, спящим. При этом Деба и Катрин совершенно не учитывали особый дар проницательности, который в силу необходимости развивается у подобного рода людей.

Симфорьен подходит к окну, отодвигает занавеску, но ставни заперты, и открыть их ему не под силу. Тогда он приотворяет дверь, выходит на лестничную площадку, освещенную люстрой из вестибюля, спускается на несколько ступенек, перегибается через перила. Внизу, у журнального стола, сидит перед развернутой газетой Андрес, уронив голову на руки.

Старик возвращается в свое кресло; дышит прерывисто, не столько от физических усилий, сколько от волнения и ужаса. Когда он слышит шаги на крыльце, паника его усиливается, ему и самому начинает казаться, что он не вынесет напряжения. Он встает, вцепляется

в спинку кресла. Входит Катрин — одна.

— Я никого не встретила, — говорит она, снимая пальто.

— Ты хорошо смотрела? Может, эта алкоголичка напилась и заснула в вагоне…

Катрин уверяет, что прошла по вагонам. В первом и втором классе не было ни души. Деба вздыхает с облегчением: развязка откладывается. Он успокаивает себя:

— Наверное, она просто еще больна… Меня, правда, удивляет, что она не дала телеграммы. Может, из осторожности… От такой особы не знаешь, чего и ждать. Ты не согласна?

Он внимательно посмотрел на хмурое, задумчивое лицо дочери и вдруг заорал:

— Тебе что-то известно!

Она замотала головой, но как-то неуверенно. Он настаивал.

— Ты волнуешься! Дергаешься! — прошептала она. — Обещай мне вести себя благоразумно, не принимать все слишком близко к сердцу.

Сама же она не могла скрыть беспокойства.

— Значит, так… Поезд опаздывал. В ожидании газет на вокзале собралось много народу, в частности, телефонистка, мадемуазель Пибест.

Катрин сделала паузу. Отец дышал тяжело, с присвистом. Надо было проявить выдержку, не говорить ему ничего. Ну а теперь уже лучше выложить все разом.

— Мы разговорились о телефонных звонках из Парижа. Она сказала, что в Льожа такое случается редко…

Симфорьен догадался, у него похолодело внутри еще до того, как она произнесла:

— В понедельник мне никто не звонил из Парижа. Звонили с почты в Люгдюно.

Первые несколько минут старик был не в силах вымолвить ни слова. Потом пробормотал:

— Но голос? Хриплый голос?

Катрин пожала плечами: Андрес ведь рассказывал однажды, что его отец великолепно их всех копирует и у него это очень потешно получается. Разве он не помнит?

— Но в таком случае… в таком случае… Она, может быть, и приехала в понедельник… Да нет! Какой же я дурак! Он конечно же телеграфировал ей из Люгдюно, чтобы она не приезжала, и подписал моим именем…

Катрин ответила:

— Да, возможно… — Из чего старик заключил, что она в это не верит.

Она приоткрыла дверь: с первого этажа доносилось равномерное постукивание.

— Это Андрес, он готовит патроны, — прошептала Катрин. — За ним тоже нужен глаз да глаз. Я вчера сказала об этом маме, и представляешь, что она мне ответила? Что он ее избегает и шарахается от нее, когда она заходит в комнату…

— Твоя мать… — перебил ее Деба.

— Да, да! Не сомневайся! Она нас предала. Будет тебе урок! — бросила Катрин с яростью.

Помолчав некоторое время, она добавила тихо:

— В ночь с понедельника на вторник мама была в комнате Градера, якобы его лечила. Мне она заявила, что он болен. Действительно, насколько я могла видеть из коридора, он лежал весь красный и, похоже, у него был жар. Мама послала меня за банками.

— Если бы он выходил из дома после ужина, ты бы услышала?

— Не обязательно… Вспомни, мы в тот вечер совсем утратили бдительность. Я радовалась, что не надо тащиться на вокзал по такой гадкой погоде.