Черные ангелы

Белозёров Михаил Юрьевич

— Больше никогда… — с трудом произнес он.

— И я тоже… — поклялся я.

— Это ж надо!.. — возмутился он.

— Жизнь жестянка! — согласился я.

— Ей богу, утоплюсь! — признался Леха, поглядывая вниз.

— Я не думал, что ты такой впечатлительный, — остудил я его горячую голову.

— Возвращаемся! — потребовал он.

И мы вернулись через Атлантический океан и опустевшую Европу. Пронеслись над Балтикой и приблизились к дому Тани Малыш. Нам была противна даже ее квартира. Мы больше ни минуты не хотели задерживаться в ней. Вместо того, чтобы любить молодых и красивых, она выбрала старика. Правда, старика со связями и деньгами. О, времена! О, нравы! Ничего не изменилось со времен Адама! Ничего!

Консьержка вышла, чтобы закрыть за нами

дверь. На этот раз она накинула поверх ночной рубашки какую-то старую кофту, и я вспомнил, что она, несмотря на климат, вечно мерзла. Ее любимая аутогенная поговорка: 'Я солнце большое и теплое', мало помогала.

— Ну что нашли, что искали? — спросила равнодушно.

— Нашли! — радостно сказал Леха и сунул руку в карман.

Жест был более чем двусмысленным, между ног у Лехи и так обитал внушительный прибор. Леха только обозначил его визуально.

— Тогда спокойной ночи, — сказала она (ее глаза скользнули по Лехиному достоинству) и нехотя захлопнула дверь.

Консьержка была соней и могла проводить в постели по двадцать пять часов в сутки. Я надеялся, что мы ее больше никогда не увидим. Как я ошибался.

Презрев правила конспирации, мы вдвоем спустились с крыльца. Вдруг Леха остановился и с виноватым видом уставился на меня. Я все понял.

— Ну иди… — вздохнул я, — виляй хвостом… Послал бог помощника!

— Я твой вечный должник… — миролюбиво заметил он.

Ему нужно было расслабиться, иначе он ни на что не годился.

— Да ладно… — махнул я рукой, — с тебя пиво…

— Вот это я понимаю, вот это разговор! — обрадовался он и в два прыжка взбежал к двери, которая подозрительно быстро распахнулась, оттуда высунулась женская рука схватила Леху за крашеные вихры, и, ей богу, мне показалось, что он даже повис в воздухе. На его устах мелькнула блудливая ухмылка.

Я поймал такси и поехал на север. Мне было грустно. Меня никто не любил. Мною пренебрегали. Обо мне все забыли. Таксист заломил тройную цену, но мне было не до торгов. Он высадил меня на повороте Токсовского шоссе. Дальше начиналась глушь: болота, непроходимые заросли журавельника, откуда раздавались незнакомые звуки таинственных тварей.

Я ступил на трассу, асфальт которой расползался, как мед под солнцем, и пошел в сторону древних построек. Даже если там засада, мне все равно, с отчаянием думал я. Пусть меня съедят местные людоеды.

Здесь еще сохранились рубленые избы, и судя по адресу летчик поселился в одной из них. Я и не думал, что кого-то из нормальных людей прельстит глухая окраина. Это было пристанище нищих и бродяг. Они селились колониями. Но я ошибся. Летчик жил к каменном доме за ажурной оградой, увитой зеленью. Дорожка перед калиткой была аккуратно выполота. Я постучал, но никто не ответил. Тогда я шагнул за калитку и позвал:

— Эй, есть кто-нибудь?!

Было тихо и сонно, как бывает только за городом. На открытой веранде, заплетенной виноградом, вспорхнули диковинные птицы, и я понял, что в здесь никого нет. Если вы меня спросите, зачем я сюда пришел, я отвечу: 'Не знаю'. Отчаяние перешло в грусть. Мне просто хотелось посмотреть на дом, где живут счастливые люди, в частности — летчик, фамилия которого упоминалась в записях Луки. Считайте, что в данном случае я был жалким рабом интуиции. Дверь оказалась приоткрытой, и порог, как и веранда, был усыпан мокрыми листьями. На этот раз я постучал в косяк и громкого произнес:

— Эй?!

Тишина, как в Помпеях. Где-то в густых деревьях ворковали горлицы и ссорились рогоклювы. Я толкнул дверь. За ней начинался длинный коридор, ведущий в комнату, дверь которой была открыта, и в окне я увидел деревья, кусты и ажурную ограду по другую сторону дома. Пахло гнилыми овощами и прелой обувью. В тарелке на кухонном столе лежали еще теплые твороженники. Я не удержался и съел один. Твороженник пах медом. Справа по коридору находилась ванная, потом шла комната, которая судя по всему была спальней. Напротив нее вверх уходила витая лестница, и, я заглянув в большую комнату и удостоверившись, что она пуста, стал подниматься наверх. Ступени скрипели

и выдавали каждый шаг. Я почему-то был уверен, что найду беднягу зарезанным. Справа от лестничной площадки — крохотная спальня на одного человека. В зеркало на меня глянуло перекошенное лицо с лило-желтым синяком на левой, то есть на правой ее половине. Слева — кабинет, где на столе к своему удивлению, я обнаружил целую коллекцию древностей: ведерки в виде голов животных, кувшины в виде уток, а на полу — медные брошки и странный кубик сантиметра три на три из обожженной глины и с треугольным отверстием в одной из плоскостей. Я повертел этот куб в руках, который оказался очень тяжелым, и был, несомненно, мне чем-то знаком. Положил его на место и спустился вниз, никого не опасаясь. Ясно было, что летчика здесь не появлялся по крайней мере дня три или четыре, потому что тропинки в саду не успели зарасти травой. Только твороженники кто-то ведь испек? Я постоял на веранде, ругая себя за то, что потратил столько времени и собрался уже уходить, как внезапно услышал звук. Точнее звука было два. Один возник у меня в 'ракушке', и я решил, что Леха одумался — оставил свою консьержку и догнал меня. В ухе кто-то закашлял, а потом механически четко, без всякой интонации произнес: 'Да вот же он… У меня мороз пробежал по коже. Я хлопнул себя по уху — речь прекратилась — и я подумал, что Лехино изобретение безнадежно сломалось. Но избавиться от него без посторонней помощи я не мог. Второй звук исходил из дома. Было похоже, что внутри двигают мебель. Потом звук в доме повторился, я и готов был подумать о какой-то мистике, когда понял, что он исходит со второго этажа. Я взвел курок револьвера и, как последний идиот, изображающий из себя ветхозаветного Рембо, на цыпочках стал подниматься наверх, держал под прицелом лестничный пролет. Я даже не знал, правильно поступаю, или нет. Меня этому не учили. Я мог написать статью, войти в кабинет к начальству, взять интервью и поболтать на любые отвлеченные темы. Наконец, мне не было чуждо сострадание к какому-нибудь бродяге или падшей женщине. Но стрелять, да еще в людей я не умел. Наверху кто-то явно сопел и кряхтел, как боров. Добравшись до верхней площадки и медленно заглянув в кабинет, я увидел человека в форме летчика, сидящего ко мне спиной и копающегося в глиняных раритетах. У него были острые волосатые уши, такие волосатые, что сверху заканчивались кисточкой. Внезапно он оглянулся, посмотрел на меня и произнес, выдувая воздух:

— Фу, как вы меня напугали!

За секунду до этого я сунул револьвер в карман. Я знал, что некультурно целиться в человека.

— Привет, — поздоровался я. — Где вы были?

— Я только что вошел… — ответил он.

— А?.. — удивился я и добавил из вежливости: — Ну да… пардон, не сообразил…

Я почему-то решил, что на втором этаже тоже должен быть туалет, который я не обнаружил, и даже еще раз огляделся. Впрочем, идти и обследовать спальню в присутствии хозяина дома было невежливо.

— Я искал вас, — счет нужным объяснить я и улыбнулся. Впрочем, я давно улыбался. Рот так и расплывался до ушей. И я никак не мог с ним справиться.

Человек понял все по-своему и дружески спросил:

— Как насчет старого доброго героина?

Лицо у него было странно неподвижным и к тому же было испачкано чем-то красным. Мне показалось, что он вообще заторможен, и списал все это на его странное заявление. Я хотел пошутить, сказав, что курю только местное 'дерьмо' — самый дешевый наркотик растительного происхождения. Но решил не усложнять ситуацию.

— Накапай стаканчик, — согласился я.

— Нет, только ржавая игла, — с усилием рассмеялся он, оценив мою шутку.

— Ты что-то празднуешь? — спросил я и подумал, что он, несомненно, болен.

— Даже сам не знаю… — ответил он неопределенно. Голова его, словно отдельно от тела, повисла в задумчивости. Он сидел в позе кучера, опустив руки, казалось что-то рассматривает на полу.

Тогда мне в голову пришла одна мысль. Я достал из кармана брелок, который дала мне блондинка, и стал вращать его на указательном пальце. Он так и впился в него глазами.