Черные колокола
Шрифт:
— Папа, который час?
— Скоро три. Ты чего такая нарядная? Кого-нибудь ждешь в гости?
— Арпад скоро придет. — Быстро вернулась к окну, посмотрела на улицу, на затуманенный гористый берег Дуная, на сырое черное небо. — Какой хмурый день!..
— Очень хмурый, — подхватила Юлия. — И холодный. Вода в Дунае стала черной и все прибывает.
Дьюла проговорил в тон сестре и ее подруге:
— И небо хмурится, глядя на то, что сделали люди, призванные быть самыми справедливыми из всех справедливых.
Шандор достал коробку сигарет, бросил
— Профессор, покури!
Дьюла не обратил внимания на отца. Смотрел только на девушек, доверительно разговаривал с ними.
— Что он чувствовал, о чем думал, когда наступил его последний час?.. Невиновен — и не может доказать!
— Это страшнее смерти.
Жужанна молчала, будто не понимала, о чем говорят ее подруга и брат.
Шандор усмехнулся:
— Плакала, плакала одна бедная сирота, да и потонула в собственных слезах. Вот так, Юлишка! Намотай себе это на ус.
Дьюла вскочил и, потрясая перед отцом кулаками, закричал:
— А ты… ты… Мы сироты, а ты кто такой? В такой день прибаутками отделываешься, боишься правде в глаза смотреть.
— В твои распрекрасные глаза боюсь смотреть, красный профессор!
На крик Дьюлы прибежала Каталин. В руках у нее ведро с водой и щетка. Она в простеньком ситцевом платье, босая, по-крестьянски повязана темным платком в белый горошек. Ей столько же лет, как и Шандору, — далеко за пятьдесят. Но выглядит она гораздо старше мужа. Лицо у нее потемнело, дряблое, в густой сети морщин. Старуха, этого уже не скроешь. Но она еще крепко держится на ногах, легко по земле ходит, ни себе не в тягость, ни людям. И всякий, кто увидит рядом с ней строгую, со светящимися волосами красавицу Жужанну и огненного Мартона, не задумываясь, скажет, что они ее дети.
И в старости не до конца, не бесследно выветривается в людях то, чем обладали в молодости. Каталин была красивой в восемнадцать, осталась по-своему красивой и в пятьдесят шесть. Красивы ее черные, необыкновенно густые, чуть-чуть седые волосы. Красивы глаза, всегда теплые, всегда мирные, ласковые. Красивы коричневые с узловатыми пальцами руки, умеющие ловко и быстро варить обед, стирать, шить, вязать, убирать дом. Красив и ее голос, всегда одинаково мягкий, добрый.
— Чего вы расшумелись, футбольные болельщики? Что не поделили? Годы? Сынок, ты бы хоть разок поддался бы в споре, а?
Сын и муж не оборонялись. Оба смотрели на огонь камина, молчали.
Каталин загремела ведром, взмахнула щеткой.
— Ну-ка, болельщики, отправляйтесь на кухню! Пейте там кофе, спорьте, кто кому забил первый гол: «Вашаш» «Гонведу» или «Гонвед» «Вашашу». Живо! А я здесь буду убирать.
— И охота тебе, мама, в такой день!.. — Дьюла поднялся, кивнул девушкам и ушел.
Шандор же не сдвинулся с места. Сурово посмотрел на жену.
— Катица, иди-ка ты, ненаглядная, сама туда, куда посылаешь нас. Соскучилась по тебе кухня. Иди! Не мешай нам… футбольные задачи решать.
— Ах, Шани, горе ты мое!.. Поспать бы тебе надо, урам, [5]
— Помню, Катица. Иди, жена, иди!
Каталин погладила «урама» по седой голове.
— Неугомонный!
Жужанна проводила мать взглядом, и чуть порозовели ее щеки, повеселели глаза. Она улыбнулась отцу.
— До чего же мягкая, уступчивая, покорная у нас мама!.. С сыном тебе не повезло, апа, зато жена у тебя… всем незамужним пример.
5
Мой господин (венгерск.).
— Любил вольный Дунай покорную Тиссу. И от большой любви взял, да и проглотил красавицу со всеми ее берегами. И с тех пор каждую весну тихая Тисса поперек дунайского брюха становится… Н-да, повезло Дунаю!.. Пожалуй, все-таки надо выпить кофе. Он тоже мозги прочищает. — Уходя на кухню, Шандор покосился на дверь, за которой скрылся Дьюла, зло, словно выругавшись, бросил — Красный профессор!..
— А ты ворчун, — добродушно проговорила ему вслед Жужанна.
— Мне бы такого ворчуна! — вздохнула Юлия. — Счастливая ты, Жужика! Все у тебя есть: хороший отец, хорошая мать, хорошие братья, дом, диплом преподавателя, жених…
— А у тебя? С Мартоном поссорилась, да?
— Да разве я с кем-нибудь ссорилась?
— Значит, он с тобой поссорился?
— Нет, и он не ссорился, но… Лучше бы он выругал меня, ударил, чем так… Лицом к лицу столкнулся — и ни единого слова не сказал. Даже не рассмотрел как следует.
— Торопыга у нас Мартон. Бежит, спешит, вечно куда-то опаздывает… Дурак, такую девушку не замечает, не чувствует!
— Он не виноват, Жужика. Плохая приманка. — Юлия слабо, невесело улыбнулась. — Девчонкой была никудышной и теперь никудышная.
— Глупенькая! — Жужанна поцеловала подругу. — Ты хорошая. Очень! Выйдешь замуж — перестанешь прибедняться.
— Не выйду. Мартону я не нужна, а мне никто другой не нужен.
— Ах, Юлишка! Почему я не мужчина?!
— Да, плохо быть девушкой… Нет, не вообще девушкой, а вот такой растеряхой, как я. Почему я не огонь? Не ветер? Не цветок?.. Жужика, пойдем со мной в город, поищем Мартона.
— Не могу, Юлишка, жду Арпада. В его жизни произошло что-то чрезвычайное. Утром позвонил, озадачил, встревожил, пообещал приехать днем — и пропал. Пять часов ни слуху ни духу.
— Не беспокойся! Арпад Ковач привык мыслить чрезвычайными категориями. Значит, отказываешься сопровождать меня? Что ж, пойду одна.
— В городе Мартона не ищи. Он на Керепешском кладбище. Цветы возлагает…
— Цветы? Сэрвус, Жужа! — Юлия поцеловала подругу в щеку и убежала.
Дьюла с нетерпением ждал ее ухода. Как только закрылась за ней дверь, он вышел из своей комнаты с ворохом бумаг и стал жечь их в камине.
Жужанна с удивлением смотрела на странную работу брата, но ничего не говорила.