Чёрные корабли
Шрифт:
Каким-то образом рядом очутился Ней — наверное, добежал от головного отряда, не знаю. Он пытался удержать меня окровавленными руками и говорил какие-то бессмысленные слова:
— Третий приступ, мы едва устояли. Я не видел, что произошло. Ксандр упал. Я крикнул, чтобы держали строй, не высовывались за щиты. Маркай…
У него перехватило горло.
— Маркай подчинился, остался стоять. А Кар… — Ней опустил голову, по щекам текли слезы. — Кар подбежал к отцу, его зарубили. Я говорил ему не высовываться! Я говорил, Чайка, он не слушал. Я кричал.
Внутри меня что-то прорвалось безудержным воплем — и я уже не могла остановиться.
В тот раз я не пела Сошествие. Горло саднило от крика, голос охрип. Руки тряслись, я не могла наложить краску.
Пока Кианна пела, я стояла у погребальных костров под ночными звездами. Ее лицо, прорисованное черным и белым, напоминало об островных легендах: медные головные булавки, удерживающие черное покрывало Смерти поверх рыжих волос, были древнее той бронзы, что знали наши отцы. Она пела Сошествие верным и чистым голосом — двенадцать раз у двенадцати погребальных костров: так многочисленны были погибшие.
Ксандр и Кар лежали вместе на последнем костре — отец и сын, обернутые багряным плащом из тонкой шерсти. Я смутно припомнила, что плащ, должно быть, принадлежал Нею. Тончайшая ткацкая работа нескольких недель…
Ила тихо всхлипывала, прижавшись к моим коленям, но я не находила для нее ни слов, ни тепла.
Тия, подойдя, обняла ее и прижала к себе. Я словно заледенела.
«В последний раз, — думала я, — в последний раз я взгляну в лицо сыну, в последний раз коснусь его щеки. В последний раз отведу волосы со лба Ксандра. Мне уже не узнать, как тонкая седина обратится в сплошное серебро, как постареют его руки. Мне никогда не веселиться на свадьбе Кара, никогда не слышать, как они с братом смеются своим мальчишечьим шуткам. Мне никогда больше его не увидеть».
Ней уже приближался, с ним Кианна и остальные. Глаза Нея покраснели от дыма предыдущих костров.
Встав у одра, он протянул руку за чашей, затем возлил жертвенного вина — лучшего вина, сотворенного нашими руками.
— Услышьте, о люди, деяния Ксандра, сына Маркая, и Кара, сына Ксандра, чтимых нашим народом превыше других. В тебе, мой друг, слились все лучшие наши черты.
Ней помолчал, ему явно было тяжело продолжать. Кианна, бесстрастная, как сама Смерть, замерла позади.
— Тысячи раз мы могли затеряться в широком море, тысячи раз сгинуть в Египте и дальних землях, когда бы не Ксандр, сын Маркая. Умелый моряк, преданный воин, верный друг — таких в мире не было и не будет уже никогда. О мой друг! Целый мир погиб, но мы с тобой сумели уплыть за его пределы и отыскать наконец надежную гавань…
Ней отплеснул вина.
— Невозможно сказать все, что чувствую, невозможно назвать все твои деяния — они слишком многочисленны и слишком весомы. Во всем народе нет человека, не обязанного тебе жизнью, не знавшего твоей помощи. И когда в величайшей из битв ты жертвуешь собственным сыном — это не больше, чем я мог от тебя ожидать.
Ней
— Знайте, что Маркай, сын Ксандра, — отныне сын моей семьи, собрат моих сыновей и мой родич. Если Иле, дочери Ксандра, придет пора оставить храм — она получит приданое, достойное царевны Лация. Ни большего, ни меньшего я не в силах сделать для своего брата.
Голос его прервался, Ней не мог продолжать. Он молча склонил голову.
Кианна выступила вперед и, взяв из его рук мирру, бросила ее поверх костра. Среди отсветов пламени перед нами стояла Смерть, и в глазах Кианны я видела Ее леденящее сострадание.
— Вот и все, — прошептала я. — Теперь и вправду все кончено.
Эпилог
Ахейцев разбили, они больше не возвращались. Я узнала об этом позднее, когда нашла в себе силы спросить.
— Всего лишь толпа, — сказал Ней. — Собранная по разным городам толпа сорвиголов и пиратов, которым нечего терять и которые не доверяют даже друг другу. Неоптолем величал себя верховным царем Ахеи, но такого титула давно нет — еще с тех пор, как погиб Орест, сын Агамемнона. Микены, Фивы, Пилос обратились в прах, как и прочие великие города. Остались лишь Тиринф и немногие мелкие поселения.
Мы стояли на холме, по склонам которого раскинулись виноградники Поблия. За десять лет, протекших с того дня, когда Ней убил Неоптолема, мы никогда не говорили о той битве, хотя обсуждали что угодно другое — Ней по-прежнему прибегал к помощи своей сивиллы.
Летнее солнце струило на нас теплые лучи, высвечивающие седину в бороде Нея. Где-то поблизости, в лаванде, жужжали пчелы. Я открыла бурдюк и отпила глоток воды.
— Мир теперь не таков, каким мы его знали в юности, — проговорил Ней. — Я слышал от купцов, что Миллаванда погибла, как ты и сказала много лет назад. Библа тоже нет. Остался лишь Египет.
— Он останется навечно, — ответила я, вспомнив сказания, вырезанные в камне, и изображения богов и героев, навсегда запечатленные в храмах и гробницах на краю пустыни. — Боги Черной Земли сильны.
— Зерно уже не исчисляется в точных мерах, никто не записывает счет. Новые города строят не на побережье, а в укрепленных местах дальше от моря, и никто не посылает корабли в дальние земли. Мир погиб, дни величия остались в прошлом.
— Но мы уцелели. И жизнь, созданная нами, не так уж плоха.
На склоне внизу переплетались листьями виноградные лозы, чуть поодаль тянулись к солнцу молодые оливы. Муж Илы — не моряк, но земледелец — насадил на своей земле деревья, которые будут плодоносить для его потомков.
— Такое не имеет цены, — кивнул Ней, беря у меня бурдюк с водой. Мы иногда приходили сюда, если ему хотелось поговорить наедине со своей прорицательницей. Я еще не передала эту обязанность Кианне, хотя в будущем ей предстоит служить и нынешнему правителю, и двум молодым царям, которые придут следом.