Черные люди
Шрифт:
Встречу вбегающему в хоромы народу как раз зазвонили в большом покое стоявшие там диковинные немецкие часы, распахнулись дверцы, вышли, затанцевали мужики и девки, вверх из оконца выглянула кукушка, прокуковала двенадцать раз, на золотой ветке завертелся и запел, как живой, соловей. И все это само собой, самодвижно, без рук человеческих! Чудеса! Народ, задрав головы, рассматривал потрясенно росписные потолки. Там были изображены течения всех планет вокруг солнца, сияли звезды, хвостатые кометы, дыбились медведями, драконами и голыми бабами и мужиками разные созвездия, седобородый, как сам Морозов, господь бог гулял по роскошному саду с золотыми яблоками,
На стенах висели диковинные картины — немецкие города, чистые как монастыри, гордые голые лица немецких мужиков в стальных доспехах, высокие, все в парусах корабли. Стояли золоченые, фигурные, невиданные кресла, стулья. На полках тяжелые книги в кожаных переплетах, писанные не по-нашему, золотая и серебряная посуда переполняла поставцы, полки на стенах, медные и серебряные многосвечные шандалы, и стоячие и подвесные, сверкали на солнце, лавки были крыты шитыми шелком суконными полавошниками.
Первым в палаты Морозова ворвался нищий, старик горбун на двух кривых суках вместо костылей, поскользнулся на гладком полу, упал, ушиб ногу и жалобно вопил:
— Ой-ой, господи помилуй! Убил меня проклятый боярин! У би-ил до смерти!
С полу горбун искоса, сквозь космы упавших на глаза волос, рассматривал хитрое, богатое убранство. За ним бежал с топором в руках хамовный ремесленник Максим Сувоев, остановился, и его чуть не сбил поток несущихся за ним взбешенных людей. Вот какова она, эта сладкая жизнь боярская, за которую продают черту душу! Вот их райское житье! Вот на что выколачивали из народа батоги на Земском дворе! Душа оскорбленного, униженного человека горбилась злобным, ощеренным медведем, готовилась зареветь.
Народ рвался вперед во внутренние покои, слышались удары топоров, громивших морозовскую опочивальню, в щепы разносивших пышную кровать молодоженов, что подарил своему любимцу царь Алексей — кровать покойного царя Михаила. Два посадских уже сбили замок с резного дела подголовника, вытащенного из-под пуховых подушек, из ящика сыпались самоцветы, жемчуга, алмазы. Из разрубленных подушек взлетел легким облаком нежнейший гагачий пух, а толпа рвалась дальше, рубила дверь в боковой чулан.
Дверь вылетела, пронесся истошный женский вопль, мимо могутного посадского, занесшего топор, выскочила к толпе, упала на пол простоволосая молоденькая Анна Ильинична Морозова, жена старика Морозова.
— Люди! — кричала она. — Берите все! Молодость мою пожалейте! — Отчаянно заламывая белые руки, Морозова ползла на коленях. — Нет мне жизни со старым дьяволом!
Пожилой сутулый посадский подошел к боярыне, поднял ее и махнул топором на толпу:
— Не замай, православные! То царицына сестра! Пусть ее живет. Не сладко ей со старым хреном. А того, что награблено здесь, натаскано в нору старым барсуком, мы не оставим и в помине. Круши все, что неправедно нажито!
С рыдающей Анны Ильиничны сорвали драгоценности, топтали, дробили их обухами топоров, перемяли весь усыпавший полы жемчуг, перебили все немецкие и итальянские зеркала, перерубили золотую и серебряную утварь, скатерти, пологи, полавошники, одеяла, шкапы, столы, даже иконы в богатых окладах. Высадили все оконницы, чтобы ничего не оставалось боярину. Народ гудел, бушевал на дворе, в боярских погребах разбил, разрубил все бочки с вином, с медами, с пивом, люди напивались и зверели. Вытащили из клети жалованную хозяину царем серебром окованную карету, изрубили ее топорами и, слушая, как звенели хрустальные стекла, смеялись:
— Любо! Любо!
Наливаясь
— Народ! Бежим к Назару Чистому. В соседях! Рядом!
— Давай Назара-дьяка! Чистого! — загудели крики, и пламя гнева и мести взметнулось и бешено загудело снова.
И как вылетевший и повисший было на дереве тяжелый рой, посидев, взмывает клубом и несется дальше, туда, куда ведет его матка, так и народ кинулся из морозовских ворот на улицу. Двор Морозова опустел в наступившей тишине слышался только отчаянный плач боярыни Анны, проклинавшей своего старого мужа, свою злую судьбу, да стоны запуганных почти до смерти дворовых девок и баб.
— К Назару! — кричал народ, в клубах пыли катясь по улице, потрясая кольями, топорами.
— Любо! Любо!
Назар Чистый не смог скрыться во дворце царя, как другие бояре. Накануне возвращался он верхом из Земского приказу, и конь его, испугавшись бросившейся коровы, понес и сбросил седока. Думный дьяк повредил ногу, лежал дома. Его челядинцы все время бегали на улицу, доносили ему, что творится на Красной площади, потом в Кремле, на Большом крыльце. Когда раздался крик народа, бегущего к его дому, Назар кое-как выбрался из спальни и, ища места, где бы спрятаться, забрался в свою мовню, под груду заготовленных березовых веников. Народ разгромил дом, изрубил в лапшу все имущество и наконец по указанию перепуганных холопей нашел-таки и схватил спрятавшегося хозяина. Чистого сволокли на двор за ноги, окружили, разыскали батоги и батогами разбили ему голову.
— Вот тебе за соль! Вот тебе за правежи! — кричали люди, толпясь вокруг трупа, вытягивая шеи, чтобы получше разглядеть своего бессильного ныне врага.
Толпы москвичей разнесли дом окольничьего Траханиотова, спрятавшегося во дворце.
Боярин Морозов, как начальник Стрелецкого приказа, приказал всем стрелецким полкам бежать из Стрелецкой слободы в Кремль, разгонять народ, но шесть тысяч стрельцов отказались — сами они были черным народом! Сами они работали, пахали землю, торговали на торжках, несли сверх того и царскую службу.
— Драться против народа не будем! Не будем оборонять бояр! — кричали стрельцы на сходках в своих полках. — Мы за правду!
Разгромы боярских домов продолжались, дома разбивали и грабили по всем посадам. Кремль держали только стремянные стрельцы да немцы. Надо было принимать решительные меры. Часы на Спасской башне отзвонили восемь ударов, то есть полдень, из Спасских ворот к Лобному месту, к народу московскому вышло с крестным ходом посольство от царя. Вынесли заступницу Москвы, божью матерь Владимирскую, вышли митрополит Крутицкий да архиепископ Суздальский, попы, бояре во главе с любимцем народа боярином Романовым Никитой Иванычем, дядей царя, однако много терпевшим от Морозова.
Никита Иваныч, сняв шапку, вежливо поклонился бесчисленному народу на все четыре стороны.
— Народ! — умолял боярин. — Утолись миром! Государь наш инда занедужил от толикого несчастья! Обещает вам царь, что сам разберет все дела, даст он народу все, чего нужно по правде! Только смирись, народ!
— Добро! — кричали в народе. — Мы смиримся, боярин, пусть государь выдаст нам наших врагов головой, наших обидчиков да мучителей! Пусть казнит на наших глазах Морозова, Плещеева, Траханиотова!