Черные мечи
Шрифт:
Он пытался разглядеть ее лицо в темноте.
– Скажи, госпожа, ты хочешь спасти своего брата? Хочешь ли ты ему помочь?
Долгая тишина в ответ, и наконец она заговорила, серьезно, без нотки иронии:
– Послушай меня, громбелардец. Я тебе попросту не верю. Не верю. Никогда в жизни я не слышала столь неправдоподобной истории. Говоришь, ты похитил меня, чтобы я поговорила с Байлеем? Но, дорогой мой солдатик, если ты и в самом деле солдат, в чем я сомневаюсь! Байлей, будь он жив, отдал бы тебя в руки Трибунала при первом же упоминании о том, что ты поднял на меня руку! Как я могу поверить в то, что ты добровольно пошел на это, лишь бы только заставить меня поговорить
Гольд молчал. Если честно, он и сам не понимал, как все произошло. Он представлял себе все совершенно иначе... Он утратил контроль над ходом событий. Уже тогда, в ее доме в Роллайне. Она была права.
– Но, может быть, если ты поведаешь истинные причины...
– пробормотала она, - может быть, тогда я смогла бы повлиять на приговор Трибунала?
И ему пришло в голову: а не придумать ли в самом деле какую-нибудь правдоподобную историю, которая ей понравится, заодно отказаться от своих намерений и сдаться?
Да, сдаться.
Когда Гольд спрыгнул с лошади и подошел к ней, Лейна просто упала в его распахнутые объятия. Она дико устала, болело все: ноги, спина, шея. Веки стали тяжелыми, словно налились свинцом. Она не помнила, как он отвел ее в какую-то комнату, помог стащить сапоги, уложил на кровать и вышел, закрыв за собой дверь. Она что-то неразборчиво пробормотала, повернулась на бок и тут же заснула.
Гольд несколько минут наблюдал за ней сквозь щель в неплотно прикрытой двери, потом медленно спустился вниз и стал чистить лошадей. Он не мог позволить себе спать, но сон ему и не требовался. Сутки, проведенные в седле, мало что для него значили, ему приходилось выдерживать и не такие переходы. Конечно, он устал, но с ног не падал.
Приближался полдень. Гольд заказал сытный обед и присел за стол в углу. Странно, но в зале было почти пусто. На этом тракте подобное случалось нечасто.
Он проворно занялся огромным куском мяса, который ему подали на большом блюде. Одновременно он размышлял, неподвижным взглядом уставившись на столпившихся вокруг большого стола путников.
Он уже решил, что сдаваться не станет и от своих намерений не откажется. Только вот эта дартанка... Раз уж он принял решение, уступать ей нельзя, тем более без нужды потакать ее капризам.
Наедине с собой Гольд мог себе позволить откровенность. Непокорность этой властной особы ему чем-то импонировала, но вместе с тем он презирал ее великосветские привычки. Она сильно отличалась от тех женщин, которых он знал. В ее поведении было что-то сродни сладострастию. Красавица, осознающая свою красоту, ожидает только признания и восхищения собой. Она требует поклонения, как имперский сборщик налогов - податей. Как ни злили Гольда ее капризы, эта женщина возбуждала его. Однако ее отвратительное отношение к дружбе отталкивало его. Для Гольда это понятие - священно; и в дружбе он никогда не знал корысти. Он прекрасно понимал, почему для дартанки все выглядит в ином свете. Она просто не могла взять в толк, как ее брат, магнат, мог подружиться с человеком, пусть даже Чистой Крови, пусть даже офицером гвардии, но стоящим значительно ниже по положению. Нигде во всей Империи происхождению не придавалось такого значения, как в Дартане, а уж в Роллайне - тем паче! Армект вместе с архитектурой и искусством перенял также уклад общества, создал магнатские дворы в своих городах. Однако профессия солдата, освященная армектанскими традициями, повышала общественный статус человека. Звание сотника гвардии ставило Гольда в один ряд с магнатами... Таков был закон Империи. Обычный крестьянин или горожанин становился равным высокопоставленной особе благодаря мундиру. Офицер считался равным дворянину Чистой Крови, а дворянин
Прекрасное тело, но душа с червоточиной. Гольд хотел бы верить, что это не так, или, по крайней мере, не навсегда.
Он похитил сестру Байлея, но не смог бы взглянуть другу в глаза, если бы с головы его сестры упал хоть волосок. Он чувствовал свою ответственность за эту женщину, но не любил ее. Временами почти ненавидел, но почему-то хотел изменить ее жизнь, ее саму.
В задумчивости он вытер руки о край скатерти и встал из-за стола. Подойдя к стойке, потребовал у трактирщика полный кувшин вина, заплатил за свою койку в общей гостиной (ему было жаль золота за отдельную комнату, а в роскоши он не нуждался). Поднявшись по кривым, неровным ступеням, вскоре он уже лежал на жестком, набитом сеном матрасе. Хлебнув прямо из горла кувшина, он почувствовал приятно растекающееся по телу тепло.
Мысли Гольда снова и снова возвращались к пленнице. Он невольно сравнивал себя с ней. Он умел быть солдатом в казарме, хозяином в доме, разбойником в горах... и считал "это правильным. Она же - везде и всюду хотела быть исключительно дартанской красавицей. В памяти всплыло поддельное письмо, и Гольд выругался. Плохо он продумал интригу. До поры до времени прекрасная капризница будет забавляться похищением, и все будет гладко. Но когда забава ей наскучит, дело дойдет до вражды. Каждый лишний день, каждая минута лишь усложнит дело, оттягивая неизбежность.
Опорожнив кувшин наполовину, он вытянулся на койке и закрыл глаза, решив, что надо выспаться до захода солнца.
Так оно и вышло.
Проснувшись, Гольд еще долго стоял посреди комнаты как истукан, пытаясь решить: будить ее или рано? Не слишком ли мало он дал ей поспать? Что ж, придется ей привыкать к такому образу жизни.
Он вошел в комнату девушки, удерживая на весу блюдо с едой и кувшин вина. Злость на самого себя, что поддался слабости и прибежал к ней с ужином, будто он слуга ей, заставила грохнуть блюдо на стол и оглянуться на нее. Она спала как ребенок, прижавшись щекой к жесткой, набитой сеном подушке, легко посапывая. В этот момент она выглядела такой невинной и чистой, что у Гольда перехватило дыхание и вдруг показалось, будто видит он ее впервые.
Помятая юбка задралась, открыв взору длинные точеные ноги, тугие чулки обтягивали гладкие, как у ребенка, бедра, да только вот красота эта таила в себе безотчетную угрозу.
Он решительно двинулся к кровати, легко коснулся плеча спящей и резко встряхнул. Она что-то пробормотала, не открывая глаз, и перевернулась на спину. Огненная копна густых волос будто обожгла его ладонь. Гольд отдернул руку.
– Пора бы в путь, госпожа, - сказал он тихо и так трогательно, что сам это заметил, пораженный звучанием собственного голоса. Тогда он сильно, может чересчур, дернул ее за руку. Она тут же открыла глаза и села.
– Как ты смеешь дотрагиваться до меня, гвардеец!
– вспылила Лейна, переполненная презрением.
– Слишком много себе позволяешь!
Какие-то теплые, приятные слова, которые уже вертелись у него на языке, сорвались в желудок вместе с проглоченной слюной. У него аж зубы свело.
– Пора в путь, - жестко сказал он.
– Через минуту ты должна быть готова. Жду внизу, возле лошадей.
Тут он издевательски усмехнулся, заметив, что ее глаза, сверкающие грозной неприступностью, покраснели и опухли. Что ж, это ей в отместку.