Черные ножи 2
Шрифт:
Когда водители вышли из машин и начали их бить, а полиция, в отсутствии СМИ, демонстративно делала вид, что ничего не замечает — Уве, как и прочие, кричал — «Нет насилию! Демократия! Защита природы!»
Но получил он в тот день знатно. Ему сломали четыре ребра, оторвали кожу с ладоней, простым способом отклеив его от асфальта, выбили зуб. А Грета… умная… что бы о ней ни говорили, девица, — в самом начале заварушки исчезла из поля зрения.
Но даже тогда Уве не применил свою потенциальную силу и умения для нападения, исключительно — в целях защиты.
Не может
Все иллюзии кончились, когда, выйдя из больницы и сев в берлинское метро, чтобы доехать до своего района, Уве оказался свидетелем неприятной ситуации.
Двое подвыпивших темнокожих новых граждан страны, громко ругаясь на непонятном наречии, решили облегчиться прямо в вагоне поезда, без всякого стеснения и раздумий. Пока первый отливал в углу, второй ржал и снимал происходящее на телефон. Потом они поменялись местами.
Все вокруг делали вид, что их это не касается. Лишь какой-то старый морщинистый дед с трясущимися руками и грубым кривым шрамом через правую щеку, возмутился произволу и громко крикнул дребезжащим голосом:
— Здесь вам не общественный туалет, молодые люди! Вы понимаете по-немецки? Я сейчас вызову полицию!
Это было ошибкой. Справив нужду, «загорелые специалисты» в спортивных костюмах упругой походкой приблизились к деду. Тот встал на ноги, держа в руке палку для скандинавской ходьбы — вторая осталась стоять, прислоненная к сиденью. Но это ему не помогло.
Без единого слова, первый азюлянт* вырвал у старика палку и тут же резко ударил его в живот. Старик согнулся, теряя дыхание и вместе с ним сознание.
*Азюлянт — уничижительное выражение, происходит от «Asyl» — проситель политического убежища.
Никто не пришел на помощь. Некоторые уже держали телефоны в руках и куда-то звонили, но ни один человек не подбежал и не попытался оказать сопротивление.
И тут Уве переклинило.
Он вскочил на ноги, и через полвагона в несколько прыжков, невзирая на боли в перебинтованных ребрах, добрался до деда и его противников.
Один из черных замахнулся на него — он был высокий, мускулистый, и легко мог бы снести своим ударом человека с ног. Если бы попал. Но Уве увернулся от прямого тычка, поднырнул под руку негра, и пробил его в солнечное сплетение, а потом добавил коленом по стремительно склонившемуся к полу лицу. Все просто, как учили на тренировках!
Соперник закричал от боли и на время выбыл из строя.
Вот только Уве не учел, что второй противник остался прямо за его спиной. А когда почувствовал резкую боль
Он схватился рукой за место, где болело, и наткнулся на шершавую рукоятку складного ножа.
Случайно или нет, но удар пришелся в печень и пробил ее.
На грязный пол вагона закапала темная кровь.
— Следующая станция «Бранденбургские ворота» — объявил голос в динамиках.
Поезд начал медленно тормозить.
Уве попытался было подняться на ноги, но не смог. Силы внезапно оставили его.
Двери вагона открылись.
Оба «беженца» стремглав выскочили наружу и бросились бежать, отталкивая пассажиров, стоящих на перроне.
Уве выдернул нож из раны, кровь полилась настолько обильно, что мгновенно залила все вокруг.
Женщина напротив закричала от ужаса.
«Это конец!» — понял Уве. Было обидно за бесцельно прожитые годы, а главное — за все ошибки, им совершенные. Как глупо он жил, чему посвятил свои дни? Бездарность! Идиот! Дырка в жопе! Пустое место! Безработный мойщик трупов! Непротивленец!
Он упал и начал задыхаться. Уве умирал. Рядом с ним на полу, лицом прямо к его лицу, лежал старик. Ему досталось меньше… но ему многого и не требовалось.
— Благодарю… — едва слышно прошептал дед. Несмотря на возраст, он внушал уважение своим внешним видом — дорогой костюм, аккуратная прическа, часы «Ролекс» на запястье — все это Уве автоматически отметил угасающим взглядом. — Вы настоящий ариец!
Уве уже не мог ответить, дышать внезапно стало нечем.
Дед же между тем продолжал говорить на последнем издыхании:
— Меня зовут Генрих фон Метерлинк! Запомните это имя! Я отдаю вам его! Носите его с честью!..
Старик захрипел от боли и умолк.
Если бы Уве мог в этот момент пожать от недоумения плечами, он бы это сделал.
Но все, на что хватило его сил — это умереть.
Последнее, что он увидел — мертвые стеклянные глаза старика, назвавшегося Генрихом фон Метерлинком.
— Генрих! Вы меня слышите? Ответьте хоть что-нибудь?
Уве открыл глаза. Над ним склонилась некрасивая медсестра с вытянутым лошадиным лицом, выражавшим сдержанное беспокойство.
Он был жив, и это удивительно. Ведь он умер, и прекрасно помнил собственную смерть.
Не спеша раскрывать все карты, Уве кивнул, и медсестра, довольная проявлением признаков жизни, сказала:
— Вам очень повезло, господин фон Метерлинк. Еще бы чуть-чуть левее, и пуля попала бы прямо в сердце. А так — всего-то прошла насквозь. Все уже зажило! Правда, второй осколок чуть повредил вам лицо — но это мелочи. Шрамы украшают настоящего мужчину!
Когда она ушла из палаты, Уве поднялся на ноги и доковылял до умывальника у дальней стены. Медсестра была права — теперь его щеку была зашита грубыми нитками, а в будущем рана грозила превратиться в кривой шрам. Но это было меньшее из зол. Большее же заключалось в том, что лицо было не его, не Уве. В зеркале отражался совершенно иная личность — статный, широкоплечий, белобрысый, с волевым подбородком и упрямо сжатыми губами молодой человек.