Черный ангел

Еремеев Валерий Викторович

— Отпад! — восхищенно восклицает Карелин, откидываясь на спинку. — Вы не представляете до чего хорошо смыть с себя эту средневековую церковную затхлость. Словно заново на свет народился!

— Разве вы не по своей воле стали священником? А до этого вообще собирались закрыться в монастырской келье?

— Что уж поделаешь: иногда надо так поступить, — вздыхает он, — чтобы потом лучше понять, что такое настоящая жизнь. Сборище недалеких, тупомордых человеконенавистников. Образины. Вороны, которые, кроме как каркать, ни на что более не способны. Медленное самоубийство.

Довольно странно слышать такие слова от человека, которого архиепископ

до недавнего времени, а многие до сих пор считают смиренным слугою божьим, образчиком благочестия.

— А разве тюремного срока вам было недостаточно, чтобы понять, что такое жизнь? — скрыв удивление, спрашиваю его.

При моем вопросе, он чуть было не подскочил на месте.

— Так вам и это известно?

— Как и всякому, кто понимает значение татуировки у вас на руке.

— Вы внимательный тип, Лысков. Татуировка почти не заметна.

— Работа такая.

Воспоминания про татуировку его успокаивает. Для меня же не остается ни малейших сомнений в том, что он затеял все это только для того, чтобы узнать, что мы о нем знаем. Если вдруг он поймет, что дальше безрезультатной слежки за ним дело не продвинулось, он тут же уйдет, заявив перед этим с удивленным лицом, что видит меня впервые, и знать не знает ни о какой такой «Зете +».

— Итак, — говорит он, — пожалуй, начнем. В чем меня обвиняют?

— Вы взяли то, что вам не принадлежит. Вы в компании с Гедеоном Вороновым украли кейс, в котором было сто тысяч евро. Деньги, которые были пожертвованы одним большим грешником на церковь. Потом, не желая делиться и для пущей безопасности, вы избавились от самого Воронова.

— Серьезное обвинение. Кража со взломом и умышленное убийство, — улыбается он. — А почему именно я? Почему заподозрили именно меня, а не кого-нибудь другого? Казалось бы, с такой репутацией, как у меня, можно было надеяться, что меня не коснется тень этого ужасного подозрения.

— Она вас и не коснулась. Под подозрением был Воронов, вот только больно уж вовремя погиб. А сначала вообще подозревали нескольких сотрудников епископата.

— Но все-таки решили остановиться на мне. Почему? Только потому, что я был близко знаком с Вороновым?

— Вопросы должен задавать я. Вы просили предъяву, вы ее получили.

— Виноват, валяйте свои вопросы.

— Почему вы решили так круто изменить свою жизнь? Девять лет назад вы пожертвовали монастырю немалые деньги. Вы усердно и дисциплинировано трудились на благо церкви, прилежно соблюдали посты, избегали женщин, взяли в жены черте кого. Даже дураку ясно, что вы были искренне в своем выборе. И вот что-то произошло? Что изменило вас, Карелин? Вы воруете, убиваете напарника. Не по-божески как-то.

— Странные у вас вопросы. А я-то думал, что вы будете спрашивать, а где я был такого числа такого месяца. Кто может подтвердить, что был именно в названом месте, а ни в каком-либо другом? Вы же так говорите, как будто моя вина — дело уже доказанное. Вы говорите, не как следователь, а как судья. Учтите: я не признался, что я украл, что я убил.

— Хорошо, кражу и убийство пока оставим. Расскажите мне, почему вы решил оставить карьеру священнослужителя? Только не надо рассказывать мне сказки, что у вас где-то есть киндер, которого вы решили вырастить в смирении и благочестии. Разъясните мне причины вашего ухода и особенно фразы насчет ворон, медленного самоубийства и тупомордых человеконенавистников.

— Я разочаровался, — отвечает он.

— В Боге?

— Нет, в его представителях здесь на земле.

Да и в христианстве, пожалуй, тоже. Я хотел понять жизнь. Понять одну единственную истину, понять Бога. Я потратил на это без малого десять лет, я старался быть прилежным учеником, но из этого ровным счетом ничего не вышло. Сначала я хотел просто поверить, но не смог. Верую потому, что нелепо — не для меня. Тогда я попытался понять. Я стал заниматься богословием, читать литературу, сам писать статьи. Меня хвалили. Архиепископ, который читал мои статьи, советовал написать диссертацию по истории православия. Они не понимали, для чего я это делаю. Они думали, что я пишу это, чтобы укрепить в вере других, я же писал, чтобы заставить поверить себя. Но чем больше я старался вникнуть в суть, тем больше понимал, что сути никакой нет. Вся история христианства — это череда беспрерывных войн, рек крови, гор лжи, морей лицемерия. А там, где ложь, там не может быть любви. И все-таки я докопался да сути. Да, да, не смейтесь: мне это удалось. Суть такова: истина в том, что ее на самом деле нет, и никогда не было. Да и кому нужна эта хрень? Тот, кто ищет истину, теряет жизнь. Тот хоронит себя заживо. Поиск истины жизни не оставляет времени для самой жизни. Там где есть поиск истины, там мрачность, безжизненность, выхолощенность ума и плоти. Христианство, да и не только оно, вместо того, чтобы делать человека счастливым и свободным, старается пригвоздить его к позорному столбу, слепленному на скорую руку из высосанных из грязного пальца искусственных законов, замешанных на крови и дерьме. Все наши духовые отцы — либо прохиндеи, которых следует поискать, либо болваны и неудачники, которым не повезло в жизни. Мне тоже сначала не повезло в жизни. Поэтому и я тоже оказался в этой среде. Однако теперь я прозрел.

— И стали прохиндеем?

— Возможно, но только не лжецом. Поэтому-то я и бросил это все к чертовой матери.

— Если вы не лжец, то почему же не выразили свой протест вслух? В каком-нибудь атеистическом журнале? Почему бы вам не заявить, что все ваши братья во Христе — есть сборище лжецов или дураков? Почему вы не постарались открыть им глаза? Нет, вы продолжали писать свои статейки, а теперь ушли в мир без скандала, испросив разрешения у церковного иерарха, придумав для этого липовую причину?

— А кому выражать свой протест? Прохиндеям? Так, они и так прекрасно все знают. Им мои протесты до одного места. Болванам же никакие протесты просто не помогут. Нет уж, каждый сам за себя, так по крайне мере будет честнее. Мне нет дела до других. Пусть думают и сами себе помогают, как это сделал я. Я сам себе судья, я сам себе религия, я сам себе церковь, я сам себе исповедник и духовник. Кто, кроме меня лучше знает, что нужно мне?

Слушая его, я уже не жалел, что согласился на этот странный разговор. Это много мне прояснило и, самое главное, открыло глаза на истинные причины поведения Карелина, как в доме убитого Перминова, так и на многое после.

— Как видите, я вам честно все рассказываю, как на исповеди, — завершает он. — Что вас еще интересует?

— Если налить спиртное в череп только что убитого человека, станет ли оно от этого крепче, Лаптев?

Карелин каменеет и не мигая смотрит мне в лицо. Сначала мне показалось, что он хочет прошить меня взглядом, потом, что он меня просто не видит. Что думал в это время сам собеседник, осталось тайной за семью печатями.

Посидев так истуканом минуту, он вдруг резко встает, снимает простынь и прыгает в бассейн.