Черный Баламут. Трилогия
Шрифт:
Может быть, у меня родится бог?
Прокол сути наполнял сердце пламенем экстаза, и Трехмирье казалось песчинкой, затерянной в горах песка на берегу моря.
А потом голоса сипли, огни гасли, миражи уходили прочь… Я переглядывался с Опекуном и покидал родильные покои.
До завтра.
…Откинув крышку ларца, я проморгался: слезы застили взор.
Тишина.
Только апсары-повитухи взволнованно сопят, выглядывая из-за моего плеча.
Он лежал на самом дне, уютно свернувшись клубочком и поджав колени к подбородку. Это очень напоминало позу зародыша, но
Откуда она только взялась, эта мысль-злодейка?..
Некоторое время я разглядывал его, моего Дрону, Брахмана-из-Ларца. Маленький, очень маленький даже для новорожденного, даже для недоношенного, темный пушок вьется на крохотной головке, а тельце костлявое и даже какое-то узловатое, без обычной младенческой пухлости… тельце старичка.
И молчит.
Свет лампад со всех сторон обступил его, обитателя темноты, которая хранила плод до заветного часа, а он молчит, не плачет, не скулит, не требует вернуть уютный мрак и безмятежность…
Почему?
Дышит ли?
Жаворонок, ведь это твой птенец, твой и только твой!
Сейчас я понимаю, что был дураком. Сердце успокоилось, и кровь жаром растекается по лицу от стыда: боги, как глупо я вел себя тогда, не дав апсарам осторожно извлечь дитя из ларца!
Я выхватил его сам. Выхватил не как сына, не как беспомощного младенца, а скорее как кузнец выхватывает из огня заготовку клинка, когда будущий меч ведет себя иначе, чем многие его предшественники.
Даже не обратил впопыхах внимания, что освященная жидкость, которой до сих пор был наполнен ларец, куда-то делась и лишь кожа маленького Дроны блестела, подобно коже борца, смазанной кунжутным маслом.
Ладони обожгло.
Ребенок оказался ужасно тяжелым и горячим, будто и впрямь был создан из раскаленного железа, а еще он был скользким, как речной махсир-темноспинка.
Я не удержал Дрону.
Пальцы разжались, их исковеркала болезненная судорога, и почти сразу что-то случилось со Временем. Наверное, голубоглазая Кала ради забавы шлепнула пригоршню жидкой глины на трещину в своем кувшине. Капли-минуты удивленно перестали сочиться, размывая густую преграду, и я мог только стоять с растопыренными руками, слыша над ухом тройной вскрик апсар, длящийся вечность.
Я никогда не был в аду, но сейчас ощутил - каково это.
Младенец падал спиной вниз, мимо ларца. Вот он завис в воздухе, затылком над краем столешницы, и предвидение опалило меня до глубины души: сухой удар, хруст, трупик на полу и гневно-изумленный взор… нет, не Опекуна Мира.
Я видел твои глаза, Наставник Брихас, самец кукушки, строгий отец мой.
Твое проклятие настигло непутевого сына?
Да?!
Первая капля просочилась наружу, и крохотное тельце двинулось от рождения к смерти.
А потом мы долго стояли и слушали громкий, требовательный плач новорожденного Брахмана-из-Ларца.
Боясь поднять его с пола на руки.
– Он будет мне сниться, - тихо сказала одна из апсар.
И заплакала.
Я кивнул. Мне теперь тоже будет сниться один и тот же сон: беспомощный младенец, похожий
Почти членораздельно.
ГЛАВА II
ЛЮБИ МЕНЯ БОЛЬШЕ ВСЕХ
– Ты слыхал последние новости?
– спросил меня Шарадван.
– Я пожал плечами, наполняя чаши медовым напитком с примесью настоя корицы.
В беседке царила прохлада, клумба цветущих гиацинтов напротив радовала глаз, а у самого входа на
75
Будха-вара - среда, "День Меркурия", 8-й лунный мес я ц: 22 октября - 22 ноября.
В ветках карникары распускались белые венчики, которые испокон веку сравнивались поэтами с бесплодной женщиной, ибо при всей своей прелести цветы карникары не источали аромата. Совсем.
– Хастинапурского регента Гангею Грозного знаешь?
Я еще раз пожал плечами. Дескать, в лицо видеть не довелось, а так кто ж не знает Грозного?
Слава мирская что перекати-поле: везде побывает, повсюду докатится…
– С учителем своим он схлестнулся, - продолжил Шарадван с неуклюжей бесстрастностью, которая могла обмануть разве что мертвого.
– Где ж это видано? на собственного Гуру руку поднял! Из-за бабы. Учитель говорит: "Опозорил, ославил, ворюга-похититель, теперь женись как положено!", а регент ни в какую. Обет, мол, дал, обета не нарушу. Нашла коса на камень. В Безначалье дрались, с личного позволения Миродержцев. Жаль, я раньше не узнал, а то хоть одним глазком бы глянуть…
– Кто победил?
– Я отхлебнул медвянки и еще подумал, что мне абсолютно неинтересно, кто победил.
– Грозный и победил. Вчистую. Представляешь, Жаворонок: стоит Грозный в Безначалье, доспех под солнцем пламенеет, белый плащ по ветру, Миродержцы со свитами в ладоши плещут, "Превосходно!" - кричат, а учитель Гангеи, сам Рама-с-Топором, почетный обход вкруг него свершает! Эх, что тут…
Шарадван резко оборвал сам себя и с жадностью приник к чаше. Когда он наконец поставил ее на край самшитового столика, чаша оказалась пуста.
Создавалось впечатление, что мой собеседник только что тщетно пытался залить холодным напитком пожар, бушевавший в душе.
Он смотрел в пол беседки, а я смотрел на Шарадвана и думал, что у каждого из нас есть своя раскаленная игла в сердце.
И не вытащить.
Шарадван попал в "Приют…" месяцев на пять-шесть раньше меня. Огромный, мосластый, дико волосатый, он всухую брил голову на рассвете и закате, ел за троих, ругался на пяти языках и восьми наречиях, особо предпочитая заковыристые проклятия горцев-нишадов, и на потомственного брахмана из прекрасной семьи походил примерно так же, как я на Ганешу-Слоноглавца.