Черный Баламут. Трилогия
Шрифт:
Подобные матерым быкам-гаурам на брачном лугу, кружат двое: нагой и одетый, плоть и доспех, всклокоченная шевелюра и плоский шлем с налобником, босые ноги и боевые сандалии в бронзовых бляшках. Вот с треском столкнулись шипастые палицы — единственное общее, что было у обоих… ложь, не единственное! — еще общей была сила. Удар, другой, третий… глаз человеческий безнадежно опаздывает, пытаясь уследить за молниеносными взмахами. Кажется, что подобным оружием с его чудовищной тяжестью невозможно биться, словно легкими булавами для метания, много чего кажется, глядя со стороны
Они просто ежесекундно опровергают эти представления.
Боец и Страшный, царь бывший и царь будущий — побежденный и победитель.
Рама-с-Топором смотрел на поединок и чувствовал себя посторонним.
Мумией из седых бездн прошлого, миражом с сияющих вершин будущего, незваным пришельцем, что явился к концу чужого пира и теперь нагло разглядывает гостей с хозяевами. Осознание собственного возраста впервые обрушилось на костлявые плечи, грозя стать последней соломинкой, ломающей спину буйволу. Сменились поколения, пока аскет предавался добровольному затворничеству на Махендре, возвелись и разрушились города, люди стали иными, лик земли стал иным, Поле Куру забыло грозного Палача Кшатры, пустив на свой простор новых палачей, помоложе, — и сотню раз успел сгнить до основания старый ашрам старого отшельника Сейчас же он смотрел и не узнавал лиц, путал имена с прозвищами, плохо разбирался в хитросплетениях родословных внутри Лунной династии и прочих царских семей, плохо разбирался хотя бы потому, что его это абсолютно не интересовало до сегодняшнего дня.
Рама знал лишь, что трое его учеников были подло убиты один за другим здесь, на этом поле, которое согласилось лечь под армии друзей и родичей, как шлюха под гогочущий сброд в порту.
Сердцу аскета было видение тех смертей.
Гангея Грозный по прозвищу Дед.
Наставник Дрона по прозвищу Брахман-из-Ларца.
Карна-Подкидыш по прозвищу Секач.
И бой нагого с доспешным в кругу зрителей, сгоравших от предвкушения финального удара, был сродни тем видениям.
Аскет не замечал, что его пальцы скоро раздавят секирное древко. Он смотрел.
…Противники разом отскакивают друг от друга, стремясь перевести дух на безопасном расстоянии. Доспешный потерял шлем, лицо его залито кровью из рассе ченного шипом лба, а на губах пузырится бурая пена — второй удар пришелся наискось в зерцало панциря. Голый, в свою очередь, движется, изрядно скособочасъ и подволакивая правую ногу, — похоже, у него треснуло ребро или два.
Но ненавидящие взоры продолжают сталкиваться с беззвучным грохотом.
Доспешный жаждет победить и насладиться победой.
Нагой ничего не жаждет.
Он умирает, выбрав смерть по своему вкусу.
Он счастлив.
— Если так пойдет и дальше, братьев-Пандавов останется четверо, — равнодушно произносит Рама-с-Топором.
Здоровяк не отвечает, опершись на соху.
Будто в подтверждение слов аскета, нагой внезапно кидается вперед, забыв о ранах и усталости. Палица описывает в воздухе сложную петлю, достойную древесного удава, выскальзывает
— и металл уже пострадавшего зерцала становится треснутой кожурой кокоса.
Доспешный рушится наземь сбитой влет гридхрой, содрогаясь всем телом. Он надсадно хрипит, и бурая пена на его губах мало-помалу становится алой… ярко-алой, цвета свежевыстиранных одеяний Адского Князя.
Цвета смерти.
Нагой издает торжествующий клич и, верный закону паличного боя, отходит прочь в ожидании.
Доспешный поднимается на одно колено. Время обтекает его, боясь столкнуть обратно, на землю, и клочья пены летят на палицу и бугристые руки доспешного Любой другой на его месте беседовал бы сейчас с киннарами или дружинниками Индры по пути в иные сферы — но Бхима-Страшный играючи ломал шеи ракшасам озерного Манаса и лесистой Экачакры!
Впрочем, видно по всему: в глазах доспешного плещет огненными крыльями призрак погребального костра.
И тут раздался голос, который заставил вздрогнуть двухголового нага. Васятха плотнее обвил ствол дерева, откуда наблюдал за поединком, но унять дрожь не удалось. Змий уже слышал этот голос. Тогда он был гораздо громче, тогда он рушился горным оползнем, и слова были совсем другие: «Павший в бою наследует райские миры! Пленных не брать!» Сейчас же голос был тих и спокоен:
— Ты не можешь погибнуть, мощнорукий Бхимасена, не сдержав своей клятвы! Помнишь, ты поклялся отомстить злокозненному Бойцу, раздробив его бедра?! Помнишь?!
— Проклятье! — утробно взревел Здоровяк, наливаясь дурной кровью и мало заботясь о том, что подумают стоявшие внизу воины-зрители. — Позор! Что ты делаешь, брат!
И великан рванулся вниз, к бойцам.
Но было поздно.
Польза перевесила Закон, а над Любовью давным-давно каркало сытое воронье.
Напоминание тихого голоса, казалось, мгновенно придало сил доспешному. Нагой еще только оборачивался, лишний раз убеждаясь в небоеспособности противника, а окровавленная палица в клочьях пены уже отправилась в полет.
Клятва, была она на самом деле или нет, исполнялась.
Доспешный бил ниже пояса, достойно завершая Великую Битву.
Со страшным хрустом палица врезалась в бедро нагого, ближе к паху, и двое закричали одновременно — искалеченный Боец и Здоровяк, который видел, что не успевает… он не успел вдвойне. Потому что доспешный на четвереньках подполз к упавшему противнику, привстал, палица его взмыла в воздух заново, и оба бедра нагого стали похожи на гущу мясной похлебки с торчащими наружу обломками костей.
Только тогда доспешный поднялся, довольно ухмыльнулся и наступил ногой на голову поверженного Бойца.
— Мои клятвы всегда исполняются! — Наверное, он ожидал всеобщего одобрения, но ответом было подавленное молчание. Воины прятали глаза. Попрать ногой голову законного царя, близкого родича, пусть даже… пусть. Пусть?!
В следующую секунду, расплескав шарахнувшуюся прочь толпу, как соха расплескивает податливую землю, в круг молча вошел великан.
Волоча за собой настоящую соху.