Черный Баламут. Трилогия

Олди Генри Лайон

Есть такая мера веса — называется «бхара». Ноша, которую человек способен нести на голове. Конечно, в последнюю очередь убийца сейчас думал о мерах веса, но на спину ему рухнуло никак не меньше пяти «бхар»! Ударило, смяло, отшвырнуло в сторону — и двухголосое рычание разодрало тишину в клочья.

Старый пастуший пес-овчар тоже умел ходить беззвучно.

Два тела сцепились, кубарем покатились по земле, пронзительное мяуканье разнеслось по всему становищу, и от дальних костров послышались вопли пастухов вперемешку с лаем. Пес дрался отчаянно, самозабвенно, отдавая все силы и не сберегая про запас даже самой малой крохи. Но старость брала

свое: косматое тело, в котором уже не оставалось ничего человеческого, вывернулось из некогда мертвой хватки. Клыки сомкнулись на собачьем загривке, куснули, отпустили, истово рванув ниже, под ухом, кривые кинжалы наискось полоснули брюхо — и задыхающийся скулеж был ответом.

Убийца на четвереньках метнулся к шатру, отшвырнув полог, влетел внутрь и замер в растерянности.

Пусто.

Лишь смятое ложе говорило о хозяйке — смятое ложе и пустая колыбель.

Уши с пушистыми кисточками на концах встали торчком. Ловя звуки: рядом, дальше, в кустах, у костров, в лесу на опушке…

Где?!

Матхурский правитель умел выбирать себе слуг.

Когда толпа пастухов во главе с троицей разом протрезвевших воинов ворвалась в шатер, огромная кошка была далеко.

Несясь к Конскому Ключу по следу матери-беглянки и вожделенного ребенка.

4

СОЛНЦЕ

Он настиг ее у самой реки.

Жертву.

По пути снова вернув себе человечий облик — так было гораздо интереснее. Друзья всегда считали его существом изысканных привычек, и это истинная правда. Оглянитесь вокруг, беззубые и падающие в обморок при виде оцарапанного пальца! Что вы все знаете о жертвах?! Об их особом, ни с чем не сравнимом запахе, о взгляде, в бездне которого полощется рваный стяг отчаяния, о трепете их восхитительных поджилок, о сладчайшем вкусе их плоти… Морщитесь? Кривите носы?! И завидуете втайне моему знанию: жертву надо вбирать в себя еще живой, чтобы музыка воплей сливалась с пляской судорог, и тогда, тогда…

Посланец Ирода клокочуще рассмеялся и вытер с губ слюну.

У самого берега стояла она, и смешон был ее вид. Наспех замотанное сари сползло с узких плеч, обнажив груди-яблоки с дерзкими сосками — откуда взяться в таких сосудах молоку?! Босые, сбитые о камни ноги нервно подрагивали, топча прибрежный песок, узкие щиколотки без браслетов, стройные голени и бедра угадывались под мятой тканью… девица, не женщина-мать.

Убийца тихо заурчал.

Ему было хорошо.

Ему было очень хорошо, лучше всех.

— Внемлите, достойные, — мяукнул он, делая первый шаг. — Те шесть членов, то есть груди, бедра и глаза, которые должны быть выдающимися, у этой девушки

— выдающиеся!

Шаг.

Еще шаг.

И песнь свахи из клыкастого рта.

— Те же три, то есть пуп, голос и ум, которые должны быть глубокими, у этой девушки — глубокие!

Шаг.

Мягкий, вкрадчивый — масло, не шаг.

Предрассветный туман набрасывает на веселого убийцу пелену за пеленой. Липнет кисейными покрывалами, вяжет тенетами из промозглой сырости, пытается удержать, остановить, будто ему, туману, проще умереть в неравной схватке, чем безучастно смотреть со стороны.

Не все способны быть зрителями… Прости, туман, зябкое дыхание Конского Ключа!

Прости…

— И, наконец, те пять, то есть ладони, внешние утолки глаз, язык, губы и небо, которые должны быть румяными, у этой девушки — румяные! Она воистину способна родить сына,

могущего стать великодержавным царем!

Где-то вдалеке, со стороны стойбища, брешут собаки и глухо доносятся крики людей.

Время есть.

Много времени.

Больше чем надо.

Посланец Ирода делает последний шаг и останавливается. Он пристально смотрит на голенького ребенка в руках у лжедевицы. Это чудо. За такие чудеса хозяин хорошо платит. Зеленый взгляд ощупывает вожделенную цель. Похотливая служанка не соврала. Тело младенца и впрямь медно-красное, словно сплошь покрыто ровным загаром, приметой здешних рыбаков, и по нежной коже бежит, струитс темная вязь. Сыпь? Вряд ли. Татуировка? Похоже… Но какой безумец возьмется татуировать новорожденного?! Разводы сплетаются, образуя кольчатую сеть, отчего туловище малыша напоминает черепаший панцирь или рыбью чешую, и посланец помимо воли облизывает губы.

Он смотрит на серьги. На серьги в ушах двухнедельного младенца. «Вареные» сердолики в платиновой оправе. Багрец в тусклой белизне. Ничего особенного. В ювелирных лавках Матхуры таких навалом. Ерунда. Если не считать малого: серьги растут прямо из ушей, заменяя ребенку мочки. Между металлом и плотью нет зазора, нет даже едва заметного перехода… ничего нет.

Единое целое.

Убийца снова облизывается, вспоминая вкус болтливой любовницы.

Вкус правды.

Лжедевица наконец решилась. Как-никак кровь царя Шуры, а уж Шура был драчун из драчунов! Она наклоняется и опускает дитя в рыбацкую корзину. Забытую на берегу кем-то из толстозадых местных баб, тех дурех, что рожают своим муженькам обычных сопляков. За такими не стоит рыскать, выспрашивая и подглядывая. Пусть живут. Пусть живут все.

Кроме этого.

Лжедевица задвигает корзину к себе за спину. Жесткий край сминает пук водорослей, и из сплетения буро-зеленых нитей выползает рачок. Топырит клешни, грозно вертится на месте. Драться собрался, пучеглазик. Рачок-дурачок. И эта драться собралась. Рожают, понимаешь, непонятно кого и непонятно от кого… Дерись. Сколько угодно.

Так гораздо интереснее.

Волны Конского Ключа робко лижут корзину. На вкус пробуют. Пытаются опрокинуть. Подлезть под днище. Пора. Надо. Далекий лай становится менее далеким.

Пора.

В следующий миг противоположный берег раскололся беззвучным взрывом. Пылающий шар солнца вспорол серую слякоть, и еловец шлема Лучистого Сурьи приподнялся над Конским Ключом.

Убийца замер. Чутье властно подсказывало ему, что до восхода еще не меньше часа, что все происходящее — бред, чушь, бессмыслица!.. Но солнце всходило, слепя зеленые глаза.

Из-за спины жертвы поднимался огненный гигант. Вставал в полный рост, расправлял плечи во весь окоем, и мнилось: руки-лучи успокаивающе тронули хрупкую девушку-мать. Она выпрямила спину, скрюченные пальцы обмякли, и на лице вдруг проступила святая вера ребенка, который, попав в беду, вдруг видит бегущего на помощь отца.

Зато убийца видел совсем другое: гневно сдвинулись брови на переносице Сурьи, витязь-светило прищурился, глянул исподлобья — и кровь закипела в посланце Ирода.

Она кипела и раньше: в схватках с врагами, при совокуплении с самками… но сейчас все было совсем по-другому.

И так было гораздо интереснее.

…Искореженное тело получеловека лежало на берегу, дымясь, и рачок довольно щипал клешней зеленый глаз.

А хрупкая девушка в испуге смотрела на реку, машинально заматываясь в сари.