Чёрный беркут
Шрифт:
— Ничего ты, Ёшка, не знаешь, — сказал он. — К Оле-ханум плохой человек приходил, плохие слова говорил. Хотела она уезжать, коня, тележку просила, я не дал.
— Кто приходил? Какие слова? — Яков не на шутку встревожился. Кто мог прийти к Ольге, если они только что приехали?
— Ничего не знаю. Рамазан-сынок обед привозил, сказал, какой-то человек у Оли был. Никто больше не видел. Рамазан его не узнал, быстро человек ушел.
— Но ты хоть успокоил ее?
Барат не очень уверенно кивнул головой.
— Как успокоил?
—
— И вот так бичак держал?
— Зачем так? Бичак на поясе был.
— Без бичака тоже ладно, — сказал расстроенный Яков. — Она же только приехала, никого не знает, всех боится. А ты ее в палатку загоняешь, по ночам с бичаком сидишь, выйти не даешь...
— Выйти можно, — рассудительно возразил Барат. — Только сразу обратно заходи.
Яков с безнадежным видом махнул рукой.
— Эх, Барат, Барат, келле [23] у тебя не работает, — постучал он себя пальцем по лбу.
23
Келле — голова.
— У тебя, Ёшка, келле не работает, — возмутился Барат. — Бросил жиннета-джанам, сам уехал. Что молодой баджи думать будет?
— Ты прав, Барат, — согласился Яков, не зная, как ему говорить с Ольгой.
— Иди, яш-улы, сам говори с ней, я больше не могу, — сказал, отдуваясь, удовлетворенный признанием Якова Барат.
Яков откинул полотно палатки. Ольга, одетая, как одеваются в дорогу, стояла у входа. Она слышала весь разговор, но, ни слова не понимая по-курдски, не знала, о чем шла речь.
— Оля! — позвал Яков.
Она сделала движение навстречу ему, но тут же опустила руки. Обведенные темными кругами глаза ее не могли скрыть тоски и тревоги.
У Якова сжалось сердце. Он подошел к жене, привлек ее к себе, заметив, что Ольга сначала отстранилась от него, а потом припала к его груди и затряслась в прорвавшемся вдруг безудержном плаче.
— Ну что ты? Что ты? — пытался он ее успокоить, осторожно поглаживая по голове рукой, не отмытой еще от острого, с деготьком запаха поводьев. Ему хотелось увидеть ее глаза. Но Ольга еще крепче обхватила его шею, пряча лицо на груди, всхлипывая и вздыхая.
— Дымом-то как прокурился весь...
— С дороги я, Оля, — словно извиняясь, сказал Яков. — Небось пылью и потом, как от коня, разит.
Ольга подняла заплаканное лицо:
— Хуже, если бы от тебя духами пахло.
Яков наконец отстранил от себя жену, заглянул ей в лицо:
— Оля, скажи, кто приходил к тебе и что сказал?
— Откуда я знаю, Яша, кто он. Говорит, из поселка. Подошел и сказал: «Начальник по горам кочахчи ловит, а твой Ёшка у Светланы сидит... Опозорил он тебя. Уезжай лучше». Сказал и ушел.
Лицо Якова вспыхнуло. При тусклом свете коптилки он продолжал смотреть в заплаканные глаза Ольги.
— Но ты-то веришь,
Он не стал говорить, что был свидетелем боя пограничников с бандитами — боялся еще больше разволновать жену.
— Верю, Яша, только не уезжай больше.
Так вот какие слова говорил о нем «плохой человек». Кому-то с первого дня Яков помешал. Кому? Кто этот человек? И как быстро успел. Яков с Федором — на границу, он — сюда. Расчет точный: узнает Ольга «новость», сразу уедет, Яков — за ней. Вот и не будет на Даугане Якова Кайманова — сына расстрелянного беляками большевика.
У входа в палатку показалась улыбающаяся физиономия Барата, который, из любопытства конечно, слушал разговор Якова с Ольгой.
Яков махнул было ему рукой, чтобы убирался, но потом передумал и вышел к нему вместе с Ольгой.
— Оля, покажи место, где стоял этот человек.
— Я не помню, Яша, — начала было Ольга, но потом подвела Якова к погасшему кострищу, по обе стороны которого торчали колья с рогатульками, такими же, какими в детстве Яков и Барат ловили змей.
— Я обед готовила, а он подошел, вот здесь, — показала она в сторону промытой потоком ложбины.
Яков покачал головой: вся земля вокруг костра истоптана приходившими обедать рабочими, но в стороне, где начинался спуск к журчавшему по руслу ручью, Яков нашел ясно отпечатавшийся след на еще влажном после дождя, нанесенном сюда потоком песке. Тот ли это был след или не тот? Друг или враг оставил его? Ни Яков, ни Барат не знали. Но на всякий случай Яков тщательно изучил, запомнил его. Небольшая трещинка на пятке — шрам от лопнувшей кожи чарыка, стоптанный, повернутый несколько внутрь носок.
Яков перешел через промывину, увидел еще несколько следов, но не мог определить: те ли это следы дли совсем другие. Был бы здесь Амангельды или хотя бы Федор Карачун, они бы определили.
В детстве Яков и сам занимался следопытством. Но тогда следопытство его было игрой. Теперь, видно, придется изучать это дело всерьез.
Он вымылся в ручье, вошел в палатку, лег на кошму, где Ольга приготовила постель. Надо было все тщательно обдумать. Кому-то не понравился его приезд на Дауган, и он обязан найти этого человека. Но что это за человек? Где он таится?
Несмотря на усталость, Яков долго не мог уснуть. Перед глазами стояли выжженная солнцем котловина, перебегающие по ней пограничники, ящерицей скользнувший между камнями Аликпер. Наплывая на эту картину, все заслоняло багровое пятно на гимнастерке Шевченко, страшная пустота под фуражкой Бочарова.
Жестокий мир, жестокое время! Он, умеющий трудиться и любящий труд, должен не только мостить дорогу, рубить дрова, сеять, убирать хлеб, но и воевать, выслеживать врагов...
«Вот как они нас...» — все время слышался ему негромкий голос Карачуна, заглушавший тяжкие рыдания Аликпера, оплакивавшего своих погибших друзей, приехавших сюда из далекой России и Украины.