Чёрный беркут
Шрифт:
Будет ли он, Яков, таким же смелым и отважным, как Карачун, как Аликпер? Или не выдержит, спасует перед врагами?
Нет, не спасует! Не тот закал...
ГЛАВА 6. В БРИГАДЕ
Дорога, поблескивая на солнце каменной чешуей, уползает в горы: то взбирается на склоны, то ныряет в темные сумрачные ущелья.
Идут по ней караваны верблюдов, грохочут коваными ободами фургоны, передвигаются вдоль обочин, как волнующийся живой палас [24] ,
24
Палас — ковер.
Но не только руку дружбы подает этой дорогой одно государство другому. По той же дороге всего несколько дней назад пограничники и жители поселков Дауган и Пертусу проводили в последний путь людей, погибших от руки бандита.
В горах часто гремят выстрелы, свистят пули, слышны топот ног, предсмертные хрипы и стоны раненых. От этого не уйдешь, не залезешь в гавах, не спрячешь голову под крыло. Это — жизнь, которая окружает Якова и долго еще будет окружать, пока пограничники не поймают последнего контрабандиста, последнего шпиона, но уничтожат последнюю пособническую базу.
Но поскольку дорога построена для торговли и добрых отношений с соседним государством, она всегда должна быть в порядке. Начнут ли таять снега, хлынет ли в горах ливень, вырвутся ли из ущелий селевые потоки — ремонтники начеку! Днем под палящим солнцем, ночью при луне, в любую непогоду они будут возить гравий, засыпать промоины, подрывать аммоналом скалы, тесать камень, класть подпорные стены, исправлять булыжное покрытие. Ни на один день не должно останавливаться движение. Дорога — не только великий путь из одной страны в другую, не только река, по которой текут грузы. Дорога вместе с тем — постоянное место работы многих сотен людей, она дает им хлеб и кров.
С детства Яков относился к дороге, как к живому существу. С малых лет присматривался к приемам работы опытного каменотеса — отца. Ущелье Сия-Зал, куда не попадает солнце, всегда причиняло отцу много беспокойства. Именно отсюда после каждого ливня несся главный поток, размывавший дорожное полотно...
Нагребая гравий, Яков с удивлением смотрел на огромные ноздреватые валуны, миллионы лет назад источенные морской водой. На откосах ущелий он угадывал то отпечаток гигантского пальца, то руки, а то и целой человеческой фигуры.
Когда-то здесь, на месте гор, было морское дно. Страшные подземные силы в тучах пепла с громом и пламенем вздыбили дно из пучины к небу, и море отступило, обнажив словно изрытые оспой подводные скалы.
Работая неподалеку от Якова, Барат насыпал совком-лопатой гравий в телегу. Кайманов с удовольствием окинул взглядом его крепкую фигуру, туго обтянутые синими домоткаными штанами икры, выгоревшую на солнце рубаху неопределенного цвета, линялый платок на голове. На поясе у Барата, в кожаных ножнах, неизменный нож-бичак с самодельной роговой ручкой.
— Барат, — позвал Яков. — Зачем Моисееву лапу целовал? Смотри, какая гора! Иди и целуй ее сколько
Барат не ответил. С непривычной суровостью глянул на друга, вполголоса что-то пробормотал. От ругательств воздержался, чтобы не осквернять себя пустым богохульным разговором. Но Яков и не думал уняться. То ли оттого, что так ярко светило солнце, то ли оттого, что ладно работалось рядом с другом, его так и подмывало вывести Барата из терпения.
— Эй, Барат! — продолжая долбить киркой гравий, снова крикнул он. — Почему молчишь? Я тебе дело советую: иди целуй место, где Пей Муса Гамбар сидел.
— Ай, Ёшка, плохие слова говоришь! — сердито поблескивая глазами, огрызнулся Барат. — Никуда не пойду.
Яков знал, что, пожалуй, только ему Барат разрешает так шутить. Будь на месте Кайманова кто другой, уже давно были бы пущены в ход кулаки. Истинный мусульманин редко кому прощает шутки, если они касаются его веры. Но своему другу Барат прощал и это.
— Еще покойная мать говорила, — разогнув спину, убежденно сказал он, — много оспы было на нашей земле. Люди умирали, а у оставшихся живыми лица были, как эти камни. Святой Муса сказал: пусть камни покроются оспой, а люди живут и лица их будут чистыми. С тех пор в горах открылся родник Ове-Хури с целебной водой, а камни стали такими, какими ты их видишь.
— Черта с два были бы чистыми твои люди, если бы не доктор да не Али-ага.
— Доктор тоже хорошо, — миролюбиво согласился Барат. — Но Пей Муса Гамбар лучше: сразу всех спас!
Спорить Барату явно не хотелось. Но он знал — от Якова ему так просто не отделаться. Бросив на телегу с гравием кирку и лопату, разобрав вожжи и направив лошадь к видневшейся в конце долины дороге, Яков снова обращается к шагающему рядом другу:
— Эй, Барат! Правда, что ты ничего не боишься?
— Я — курд, а курды ничего не боятся!
То, что курды смелые, Кайманову хорошо известно. Но ему почему-то хочется еще подразнить друга, пошутить над ним.
— А вот к роднику Ове-Хури ночью, наверное, побоишься пойти и оставить там свой бичак. А, Барат?
Барат с явным презрением посмотрел на Якова. Тот уже пожалел, что зашел слишком далеко. У родника Ове-Хури они видели следы леопарда и даже беспощадного хозяина гор — барса. Кроме леопардов и барсов к воде ползут гюрзы и кобры. В темноте наткнуться на какую-нибудь ядовитую гадину проще простого, но Барат только улыбнулся:
— Спорим на козла?
Яков почесал затылок. Отступать поздно. Он знает: Барат не отступит, умрет, а пойдет к роднику и оставит там свой нож. А это значит, что ему, Якову, придется потом отправляться на охоту и тащить для всей бригады горного козла. С тех пор как ему выдали на заставе настоящую винтовку, в бригаде его считают первым добытчиком мяса.
— Ладно! — согласился Яков. — А испугаешься, тебе идти за архаром.
Они ударили по рукам.
— Эй, Савалан! Мамед! Балакеши! — подъезжая к работавшим на дороге товарищам, объявил Кайманов. — Барат говорит, что пойдет ночью к Ове-Хури и оставит там свой бичак.