Черный беркут
Шрифт:
Все сделали свой выбор, и каждый, чтобы впоследствии избежать грызущего чувства неудовлетворенности, не колеблясь, согласился бы «ахнуть» капсулой с воспламеняющей смесью.
Где же Зенин?..
От напряжения у Кавлиса заломило в висках.
Легкий горячий ветерок играл с травинками, ветками кустов, которые образовали островки среди высокой пожухшей травы и обширных песчаных участков.
Миша, Миша, где ты?.. А вот и ты, рад тебя видеть. Только не обломай перила, здоровяк.
Орешин не видел никого, кроме
Ноздри Игоря затрепетали. Он послал на Азамджона взгляд, полный ненависти. Сейчас ты познакомишься кое с кем. Считай в обратную сторону: десять... девять... восемь...
Аксакал возвращался по левой стороне улицы, понуро опустив голову. Он прошел уже два двора, поравнялся с домом.
Азамджон находился в двух шагах от клетки. Боковым зрением уловил движение в ней.
Пленник сидел, подняв голову. Его глаза блестели в свете луны. Караульному показалось, что они светятся торжеством.
Забыв о старике, боевик неспешно направился к машине.
Напарник Азамджона, несший службу в кабине «КамАЗа», решил, видимо, проветриться: тихонько скрипнула дверь машины, послышались шаги. Азамджон повернул голову.
На душе было неспокойно, вспомнился необычный вопль шакала. Перед кем мог заискивать длинноногий хищник, если он не боится никого, кроме тигра? И еще этот взгляд пленника, словно он сам был тигром, здоровым, полным сил, а клетка – открытой.
Вдруг Азамджон увидел того, чей вид будоражил его воображение. Но огромная тень, которая неотвратимо надвигалась на него, не была тигром.
Алексей видел, как над террасой появилась голова Зенона. Михаил ухватился за перила и далеко откинул корпус, переведя руку с ножом для метания за голову. Часовой в это время дошел до края террасы и разворачивался. Вот он повернул корпус, затем, задержав взгляд на часовом у «КамАЗа», голову. Зенин сделал два коротких, быстрых прицельных движения рукой и выбросил ее вперед, расслабляя пальцы и отпуская рукоятку ножа. «Оса» еле слышно пропела короткую песню, входя часовому под подбородок. А Михаил уже перекидывал свое большое тело через перила.
«Пора и нам, – решил Ремез. – Сашка уже начал швыряться со своим».
Не меняя положения руки с ножом, Ремез поднялся во весь рост, сделал навстречу Азамджону три быстрых шага и, на мгновение заметив ужас в глазах караульного, резко выбросил вперед левую руку. Широкое лезвие ушло в горло таджику по самую рукоятку. Не вынимая ножа, Ремез подхватил труп часового под мышки, легко оторвал его от земли и перевалил за борт машины.
Зенин распластался на полу террасы, подныривая под часового и принимая его на спину. Он не дал ему завалиться на бок и, широко замахнувшись, всадил штык-нож в сердце караульному.
Руки караулбеги были сомкнуты на горле, между пальцев торчала короткая рукоятка ножа для метания.
Зенин посмотрел во двор, где возле клетки с командиром находились уже несколько человек.
– Все, Костя, снимаемся. – Кавлис накрыл окуляры чехлом и подмигнул бойцу. – Командир должен быть впереди отряда. Свое дело мы сделали.
Печинин только сейчас смог расслабиться. Он облегченно выдохнул, выключая прицел и закрывая его предохранительными крышками.
Ремез присел на корточки. Короткий взгляд на командира, в котором не отразилось никаких чувств, на лице никаких обнадеживающих выражений, успокаивающих улыбок, подбадривающих кивков. Он работал. Правда, во время налета на офис Блинова Алексей все же оглянулся на Светлану. Что это – «гражданские» сопли, как сказал Кавлис? Наверное. Вроде бы пустяк, но он вскоре приобрел иное качество, став серьезной ошибкой. Этот пустяк назывался ответственностью. По силе – да, налет на «Радугу» можно было сравнить с настоящей боевой операцией, но терялось качество, без которого любая силовая акция автоматически превращалась в обычный налет. Эмоции если и не лезли наружу, то просто давали о себе знать.
Песок чуть слышно скрипнул под ногами Алексея, когда он, не вставая и не меняя положения тела, легко развернулся спиной к клетке. Глаза напряженно фиксировали каждое окно дома Безари. Ствол «бизона» неотрывно следовал за взглядом.
Сапрыкин осторожно вытянул длинный восьмимиллиметровый болт, служивший стопором, и открыл дверь клетки. Женя Ловчак, стоя позади, просунул через прутья нож и перерезал веревку на руках командира.
Михайлин пригнул голову Орешина. Клетка была настолько тесной, что Игоря пришлось быквально выкатить из нее. Он был абсолютно голый.
Женя был уже рядом. Он с трудом приподнял затекшие руки командира, надевая на него бронежилет. Михайлин расправил притороченный к спине Ремеза разгрузочный жилет, и руки Орешина продели в проймы «разгрузки». Застегнули замки. Ловчак хлопнул Алексея по плечу.
Ремез поднялся. Михайлин приподнял ноги командира. В районе живота Ремеза Ловчак связал Орешину ноги. И отошел в сторону, давая Алексею дорогу.
Ночь была так же тиха, ее покой нарушало только едва различимое шуршание ткани жилетов. И не было слышно дыхания «беркутов», казалось, их легкие замерли.
Ремез побежал. Он не смотрел себе под ноги, его взгляд фиксировал лишь пять-шесть метров впереди себя, матовую поверхность песка, который под лунным светом приобрел синюшный оттенок.
Затекшие руки Орешина безжизненно висели вдоль туловища. Он не мог пошевелить даже пальцем. Голова покоилась на плече Алексея. Ухо касалось жесткой щетины бойца, и Игорь сильнее прижался к нему. Из глаз катились слезы. Опухшее горло сумело выдавить только одно слово, которое Ремез едва расслышал:
– Леша...