Черный бор: Повести, статьи
Шрифт:
Заутреня отошла. В промежутке между нею и началом литургии в церкви происходил обычный обмен пасхальных поздравлений. Василий Михайлович встал и, опираясь на трость, слегка прихрамывая на одну ногу, подходил к некоторым знакомым и отвечал на приветствия тех, кто к нему подходили. Потом он подозвал сына и сказав, что чувствует себя усталым и к обедне не останется, заложил одну руку за руку молодого человека и, опираясь на эту руку более, чем на трость, вышел из церкви. Василий Михайлович любил всегда и всем давать замечать свои добрые отношения к сыну и хвалиться его сыновними о нем попечениями.
На
— Заметил ли ты, — сказал по-французски старик Леонин сыну, — с каким завистливым выражением лица на меня посмотрели князь и княгиня Веневские?
— Нет, не заметил, — отвечал молодой человек, — и не догадываюсь, чему они позавидовали.
— Тебе и позволительно не догадываться. Они видели, как мы выходили из церкви и как я на тебя опирался. Они подумали, и не ошиблись, что ты мне под старость и при моих болезнях во всем опора, а затем вспомнили об их сыне, который на тебя не похож и их только огорчает и разоряет.
— Он еще очень молод, и правда, что в нем легкомыслия немало; но я здесь познакомился с ним в прошлую зиму и убедился, что при всем легкомыслии он имеет доброе сердце и благородный характер.
— Может быть; но все-таки отец и мать принуждены себя во всем стеснять, потому что он не изволит стесняться.
— Он служит в дорогом полку, и по желанию отца, который сам в нем служил.
— Ты всегда других извиняешь, любезный друг. Это, пожалуй, и хорошо; но не изменяет дела.
— Я потому иногда извиняю, папа, что, как мне кажется, многое может зависеть от обстоятельств. Обстоятельства могут и вовлекать в ошибки и предохранять от ошибок.
На этом философическом афоризме разговор прекратился. Леонин сел с сыном в карету, которая направилась по Пречистенке, мимо начала бульвара.
— Где встретим мы Пасху в будущем году? — сказал вдруг Василий Михайлович. — Этот вопрос мне приходил на мысль несколько раз во время заутрени.
— Быть может, и здесь, — отвечал нерешительно Анатолий Леонин. — Я все надеюсь, что Теплиц…
— Нет, — прервал Василий Михайлович. — Без зимы в теплом климате мы не обойдемся…
Оба снова замолчали.
— Что ж ты не снимаешь своего пальто? — спросил Василий Михайлович, всходя по лестнице, по приезде домой.
— Я еще зайду в церковь, папа, — отвечал его сын. — Теперь там еще идет обедня.
— Так до свидания завтра, мой друг. Я устал и с тобою разгавливаться не буду.
Молодой человек вышел на улицу и быстрыми шагами направился не в ближнюю Успенскую церковь, а к Покрову в Лёвшине.
Церковь была полна, как в эту ночь всегда бывают полны и переполнены все русские церкви. Леонин с трудом протеснился мимо уже расставленных в притворе и в передовой части храма пасхальных куличей, тарелок с крашеными яйцами и пасх, с охранявшими их приставниками и остановился у стены, где знакомый церковный сторож уже уступил свое место. Сквозь расстилавшуюся по всей церкви мглу от фимиама, свечного дыма и взбитой молельщиками пыли Леонин окинул взглядом стоявшую перед ним толпу. В простенке между двумя окнами, на левой стороне, он увидел
Обедня отошла. Толпа хлынула к выходу и перед ним стала тесниться. Леонин заметил, что Алексей Петрович Снегин старался провести через нее дочь и невестку и что он и Варвара Матвеевна успели пройти в притвор; но что в самых дверях Веру оттеснили от отца, а затем еще более в сторону, так что теснившаяся мимо нее толпа ей заграждала путь к выходу.
Леонин пробрался к Вере и заслонил ее от двух пожилых и тучных женщин купеческого звания, которые в неразборчивых выражениях жаловались на давку и в своем смятении сердито посматривали на Веру, как будто прижатая к стене бедная девушка была виновницей давки.
— Позвольте мне взять вас под руку, Вера Алексеевна, — сказал Леонин, — я вас выведу.
— Ах, Анатолий Васильевич! — сказала с просиявшим от радости лицом Вера, — сделайте милость, помогите. Папа и моя тетка уже вышли.
— Я видел это. Я давно слежу за вами…
— А я и не заметила, что вы были в церкви.
— Не удивительно, — сказал, улыбаясь, Леонин, взяв под руку Веру и бережливо продвигаясь с нею к дверям. — Вы ни разу не оглянулись в мою сторону.
— Поздравляю вас со светлым праздником, Анатолий Васильевич. Христос воскресе!
— Воистину воскресе! Дай Бог нам всем светло провести светлый праздник. Ах! Вера Алексеевна, как давно мне не удавалось с вами видеться!..
— И мне так грустно было… Бедная Клотильда Петровна все не может оправиться… Кажется, что наконец на этой неделе ей можно будет выходить из своей комнаты.
— Мне необходимо с вами переговорить, Вера Алексеевна…
Молодая девушка бросила беспокойный взгляд на Леонина.
— Переговорить? — повторила она.
Потом нерешительно спросила:
— О чем? Что случилось?
— Ничего не случилось, но переговорить нужно. Не празднично у меня на душе, Вера Алексеевна. Простите, что я теперь вам говорю это. Не следовало бы на праздник вас тревожить. Но я привык с вами вслух думать; привык ни мыслей, ни чувств не скрывать…
— Вы знаете, что ваша радость и ваша печаль — и моя радость и мое горе, — сказала Вера едва слышным голосом, смотря прямо в глаза Леонину. — Вы мне обещали всегда быть со мною искренни. Разве вы хотите перестать быть искренним?..
— О нет! Менее чем когда-либо… Но мне нужно с вами видеться и говорить. Сегодняшний случай мне может в этом помочь. Мы сейчас выйдем. Представьте меня вашему отцу, под предлогом оказанной вам услуги.
— Охотно, но тогда и моей тетке.
— Конечно…
Между тем Алексей Петрович и Варвара Матвеевна уже вышли за церковную ограду и остановились на улице, недоумевая насчет того, что сталось с Верой. Варвара Матвеевна утверждала, что она была впереди них, и в сопровождении горничной, вероятно, решилась прямо идти домой. Алексей Петрович говорил, что он видел, как ее оттеснили назад.