Черный бор: Повести, статьи
Шрифт:
Вера взяла отца за руку и несколько раз поцеловала ее.
— Добрый, милый папа, — сказала она, — простите, что я вас печалю; хотелось бы только радовать, но Бог силы не дает. Гляжу на вас и вижу, какую вы ради меня тяжелую жизнь выносите. Мне и теперь думалось, что настанет весна, что все ей будут радоваться, что и тепло, и солнце, и зелень как будто для всех праздник устроят. Для вас и для меня мало будет простора на празднике. Вы будете летним тружеником, как были зимним. Я буду летней затворницей. Тетушка будет летом тою же самою, как была в зиму.
— Ее сердцу не дано согреваться, — заметил с горькой улыбкой Алексей Петрович, — но к этому ты уже
— Привыкла, папа; но что жестко и холодно, то все-таки кажется холодным и жестким. Прошу вас об одном: сохраните меня при себе. Защитите меня от старания прочить мне сподручных ей женихов.
— Каких женихов? Неужели она опять заговаривает о сыне своего приятеля-благочинного?
— Еще сегодня она упомянула о нем; но я показала вид, будто не слыхала или не поняла намека.
— На этот счет будь спокойна. Я этому нахальному полубаричу довольно ясно показываю, что он мне не любезен, и он почти перестал ходить к нам.
— Перестал ходить, но не перестал думать о том, о чем и прежде думал. Не я ему нужна, а нужны деньги тетки, которые будто мне должны достаться.
— Ее деньги! Из-за них мы уже немало вытерпели, но судьба так указала… Ты знаешь, почему я прежде из ее рук не мог вырваться; знаешь, почему не могу вырваться и теперь.
— Знаю, папа; но при вас терпеть легко. Только не отпускайте от себя.
— Не приведи Бог к тому, чтобы я с тобой расстался! Разве ты по сердцу сама найдешь жениха. Но Вера, Вера, нет ли еще чего-нибудь у тебя на уме? Будь откровенна со мною. Ты знаешь, что мне можно доверять во всем и все доверять.
Вера опустила глаза и молчала.
— Прошу тебя, — продолжал Алексей Петрович, — ради тебя самой. Тебе легче станет, если ты выскажешься и со мною поделишься твоими мыслями. В них ничего худого быть не может.
— Поверьте, папа, — сказала Вера, — ничего худого у меня нет на уме. Но будьте снисходительны к тоске, которая иногда мною овладевает. Если бы пришлось что-нибудь вам сказать о себе, я сказала бы. Если придется — скажу.
— Обещаешь сказать?
— Конечно, обещаю.
— Хорошо, Вера; я буду ждать. Напоминать не буду; но ты сама помни обещание.
Алексей Петрович встал. Вера обняла и поцеловала отца.
— Добрый папа, — сказала она, — как мне не помнить? Кому, если не вам, говорить то, что у меня на душе?..
— Теперь прощай, Вера; мне пора на службу. Ты знаешь, что я и там о тебе думать не перестану.
— Знаю, папа, — сказала Вера.
Между тем горничная доложила Варваре Матвеевне о том, что пришла Татьяна Максимовна Флорова.
— Проси, проси, очень рада, — сказала Варвара Матвеевна и пошла навстречу г-же Флоровой.
— Она ей всегда рада, — прошептала горничная, пропустив Татьяну Максимовну в дверь, но не затворив плотно двери и остановившись за ней. — Змея знает, что ей угорь сродни.
Никто не знал в точности, кто Татьяна Максимовна и откуда она. Она слыла вдовой и даже значилась вдовой какого-то интендантского чиновника в своем виде на жительство; но никто не помнил ее мужа, и приезжавшие в Москву другие интендантские чиновники не помнили, чтобы какой-нибудь Флоров был их сослуживцем. Какие средства к жизни имела Татьяна Максимовна — оставалось неизвестным; когда именно и по какому случаю она появилась в Москве, было также неразрешенным вопросом. Ее первые знакомые, вероятно, были преклонных лет или не пользовались обычной долговечностью, потому что из них никого в живых не осталось. При наведении справок всегда оказывалось, что какие-нибудь покойный «он» или покойная
— Ну что, милая Татьяна Максимовна, что узнали вы? — спросила Варвара Матвеевна, облобызавши свою гостью. — Пора было вам прийти с ответом. Вы с третьего дня праздника словно в воду канули.
— Нельзя было, матушка Варвара Матвеевна, вас навестить ранее. У меня на праздниках не вы одни на помине. Нужно было и там и сям побывать. Меня — сама не знаю за что, — а многие голубят. Вчера целый день на том краю была, на Разгуляе и в Басманных; третьего дня Замоскворечье объездила. Концы-то все какие! А вашего поручения все-таки не забыла. Еще сегодня наводила справки по соседству — да и явилась.
— Ну садитесь же, говорите — есть там под спудом что-нибудь или нет?
— Кажется, нет, Варвара Матвеевна. На первый взгляд и могло показаться — а как ближе всмотреться, так и выходит, что ничего, — разве мысли какие, но за мыслями не угоняешься.
— Да порядком ли вы справились? Мне, напротив, думается, что тут непременно что-нибудь творится и кроется.
— Крыться-то нечему, матушка. Я у людей узнавала, виду не показывая, что хочу узнать, и Клотильду Петровну как будто случайно спрашивала, и у старика Леонина в доме была. Там жена повара мне кума, Все ничего путного не выходило. Да, бывают, встречаются — но редко, и ни он ею, ни она им не занимаются.
— Да полно, так ли? Если встречаются, то почему же знают так досконально, занимаются ли они друг другом или не занимаются?
— А потому что видно, что встречи случайные. Он более бывает у Крафтов, когда ее нет, а она более когда его нет.
— Вам, может быть, правды и не сказали.
— Со вчерашнего дня я родилась, что ли, Варвара Матвеевна? Как будто я лиц не знаю, и спрашивать не умею, и по косточкам не разбираю того, что вижу и что мне говорят. Да лучше всего то, что он с отцом уезжает года на два заграницу.
— Как — уезжает?
— Да так, как едут: сперва куда-то на воды, а там и далее. Старик и дом здесь распускает. Повар отходит. Чего же вам более?
— А! Уезжает! И года на два! Это ладно. Тут хотя бы и завелись какие-нибудь мысли, — улететь успеют. Спасибо, Татьяна Максимовна. Не хотите ли моих конфект отведать, как намедни? Они там, в столе, в первом ящике.
— Благодарю, матушка Варвара Матвеевна, благодарю. Признаюсь, я до них охотница.
И Татьяна Матвеевна направилась к столу отыскивать конфекты.