Черный дембель. Часть 3
Шрифт:
— Тебе… нравится? — спросила Лена.
— Очень, — заверил я. — Спасибо.
Котова чуть склонила на бок голову. Она явилась в «мужской» корпус без шапки — её волосы сверкали в свете электрической лампы. Я положил коробку с электробритвой на покрывало, рядом с ещё не упакованными в сумку вещами. Встал с кровати, прошёл к шкафу мимо благоухавшей духами Лены. Котова не спускала с меня глаз, будто считывала мою реакцию на её новогодний подарок (словно моё «очень» прозвучало неубедительно). Я протянул руку к чуть покосившейся дверце… и замер. Взглянул в направлении порога, рядом с которым Лена
Я указал на ботинки рукой и спросил:
— Лена, а ты почему не переобулась в зимнюю обувь?
Котова среагировала на мои слова не сразу, точно мысленно перевела их с иностранного языка на русский. Она озадаченно взглянула на свои ботинки (будто соображала: почему они меня вдруг заинтересовали). Пожала плечами.
— Так… зачем? — спросила она. — Зима у нас короткая, тёплая…
— Тёплая?
Я ткнул пальцем в сторону окна.
Сообщил:
— Минус пятнадцать градусов на улице. А к ночи температура опустится до минус двадцати.
Опустил руку, так и не коснувшись дверки шкафа.
— Считаешь, что это тепло? — спросил я. — Ты у нас кто? Эскимос? Для тебя минус двадцать — это оттепель?
Лена неуверенно улыбнулась.
— Два месяца осталось до весны, — сказала она. — Оглянуться не успеем…
— Оглянуться? — сказал я. — Ты при такой погоде в своих ботинках за пару дней воспаление лёгких заработаешь.
Спросил:
— Я правильно понял: зимней обуви у тебя нет?
Вопросительно вскинул брови.
Котова покачала головой.
— Её самолёт испортил. Летом. Ну… ты помнишь.
— Ясно.
К ботинкам я не подошёл. Склонил голову, взглянул на ноги Котовой: на серые вязаные шерстяные носки. Лена тоже опустила глаза — мне почудилось, что внутри носков шевельнулись её пальцы.
— У тебя какой размер обуви, Котова? — спросил я.
— А что?
— Ответь на мой вопрос.
— Тридцать восьмой… кажется.
Я провёл рукой по щеке, словно проверил, не покрылась ли та щетиной. Сообразил, что не помню, пользовалась ли мама духами. «Теперь будет, — подумал я. — Настоящими французскими».
Вернулся к кровати. Вынул из лежавшей в куче на кровати коробки зимние сапоги. Ладонью стряхнул прилипшие к голенищам шерстинки, протянул сапоги следившей за моими действиями Котовой.
— Ну-ка, примерь, — сказал я. — Это тридцать девятый размер. Но на твои носки будут в самый раз.
Лена с недоумением уставилась на творение финской обувной промышленности. Махнула ресницами, точно двумя крохотными веерами. И вдруг попятилась от меня, спрятала за спиной руки.
— Что это? — спросила она.
— Обувь, — ответил я. — Просто обувь.
Котова помотала головой — вновь засверкали локоны её волос.
— Я не возьму их, Сергей. Нет!
Она ещё на шаг отошла в направлении двери.
Я развёл руками — махнул сапогами. Почувствовал, что к аромату духов Котовой добавились запахи кожи и шерсти.
— Не хочешь — не надо. Я не настаиваю.
Указал правым сапогом на коробку с надписью «Агидель».
— Тогда забирай бритву. Обойдёмся без
Увидел: Котова растерялась.
— Но… это неправильно, Сергей, — сказала она. — Я… даже не представляю, сколько эти сапоги стоят.
Её голос дрогнул.
— Они… дорогущие, — пробормотала Лена. — Сергей, они слишком… дорогие.
Я снова протянул ей сапоги.
Сказал:
— Не слишком. Это подарок, Котова. Надевай.
Лена всё же взяла у меня обувь. Не меньше минуты я наблюдал, как она обувалась. Отметил, что на ногах у Котовой сапоги смотрелись великолепно. Мазнул взглядом по женским коленкам. Посмотрел Котовой в лицо.
Увидел, что в глазах Лены блестели слёзы.
Котова всхлипнула.
— Серёжа, — тихо сказала она, — они такие клёвые…
Котова ушла. В новых сапогах. Унесла коробку с тортом и коробку со старыми демисезонными ботинками.
Примерно полчаса после её ухода я находился в комнате в одиночестве — до возвращения Артурчика. За это время упаковал сумку.
Прохоров шумно ввалился в комнату и сообщил:
— Уехали. Пообещали, что вернутся в общагу второго января вечером. Мой батя не появлялся?
Я покачал головой. Почувствовал, что в воздухе запахло одеколоном «Шипр» и табачным дымом.
— Чёрный, а ты всё-таки сумасшедший, — сказал Артурчик. — Осчастливил Ленку импортной обувкой и тортом! Наташка чуть в обморок не грохнулась при виде твоих сапог. Бросилась их примерять, вздыхала и причитала. Блин. А я ей только варежки и пачку забугорной жвачки подарил.
Прохоров покачал головой.
— Чёрный, ты мог бы меня и предупредить!
Илья Владимирович Прохоров приехал в общежитие в семь часов вечера. Извинился, что задержался. Выглядел он уставшим, но весёлым. Вручил мне пухлый конверт с деньгами — тридцать рублей из этого конверта тотчас же перекочевали в карман к Артурчику. Директор швейной фабрики сообщил мне, что клиенты остались довольны заказами. И что некоторые уже поинтересовались, когда им разместить заказы на торты к Восьмому марта. Илья Владимирович усмехнулся и поделился со мной прогнозом: к Международному женскому дню я продам тортов не меньше, чем к Новому году. «Ведь почти у каждого заказчика есть жена, любовница, мама и тёща, — сказал он. — И каждую нужно осчастливить подарком и тортом. Ведь какое теперь застолье у солидных людей без „цветочного“ торта „от Прохорова“?»
Артурчик уехал из общежития вместе с отцом. А я поплёлся на трамвайную остановку (с сумкой на плече, где позвякивали бутылки с коньяком и с водкой). Из трамвая я вышел уже затемно. Прошёлся привычным маршрутом: мимо шестой поликлиники, через освещённый фонарями Столярный переулок до деревянного моста (под которым змеилось русло ручья, превратившееся до весны в заснеженную тропу). Прошёл мимо дома Павловых. Не увидел в его окнах свет, а над печной трубой дома Варвары Сергеевны не разглядел дым. Да и у калитки заметил высокие сугробы: её не открывали уже несколько дней. Встретил на Речной улице шумную компанию молодёжи — обменялся с парнями и девицами поздравлениями «с наступающим Новым годом». Пешком я дошёл до дома Степана Кондратьевича…