Черный дембель. Часть 4
Шрифт:
— Я их услышал, — сказал Бурцев. — Но все эти варианты я и сам прикидывал. Я спросил тебя не о них. Я поинтересовался, за каким чёртом ты в действительности пошёл ночью на ту скалу. Меня заверили: это не лучший маршрут для ночной прогулки.
«Не за чёртом…» — подумал я.
— Ладно, покаюсь. Раз вы этого так хотите. Признаю: пошёл туда на встречу с вашей дочерью. Решил, что вскружу ей голову и сделаю своей женой. А затем попрошу у вас тёплое местечко в Москве: такое, где много платят и мало требуют.
Бурцев
— Вижу, Чернов, что ты не настроен на откровенный диалог, — сказал он. — Скажу тебе честно: у меня есть десятки быстрых и верных способов получить от тебя правдивую информацию. Знаешь, почему я до сих пор ни один из них не использовал?
— Почему?
— Потому что кое в чём ты капитана Зареченского не обманул. Тот подонок на Птичьей скале действительно едва не изнасиловал мою дочь. Хотя она этого и не поняла. Но я расспросил её подробно. Да и сам Фёдор Тартанов признался…
Бурцев ухмыльнулся.
— С ним разговаривали не так, как я сейчас с тобой. Не по-приятельски. Он дал чистосердечное признание. И понёс заслуженное наказание. Больше он никого не изнасилует. Говорю тебе это, чтобы ты понимал: я не добрый самаритянин.
Евгений Богданович затянулся дымом — будто взял паузу для размышления.
— Но я не забываю добро, — сказал он. — Поэтому я сейчас с тобой и беседую. Здесь, в моей квартире. Честно тебе говорю: Чернов, ты мне не нравишься. Потому что я не люблю, когда мне вешают лапшу на уши. И обычно я такие поступки не прощаю.
Бурцев потряс сигаретой — её светящийся кончик обломился и упал в пепельницу.
— Однако признаю: сейчас я переиграл самого себя. С этим чёртовым спором. Понадеялся на информацию коллег из Новосоветска. И ты макнул меня носом в грязь. Понимаю, что сделал ты это не нарочно. Но мои планы подпортил.
Я понимающе кивнул.
— А в мои планы, Чернов, твоё общение с моей дочерью не входило, — заявил Бурцев. — Ничего против тебя не имею. И даже признаю: ты неплохой парень. И завидный жених по провинциальным меркам. Зареченский говорил, как реагируют на тебя женщины.
Евгений Богданович усмехнулся и признал:
— Даже завидую тебе: мне такой успех у дам в твоём возрасте и не снился. Но это не отменяет того факта, что на замужество дочери у меня и у её матери уже есть планы. Которые поддержал и Настин дед, что немаловажно. Поэтому… сам понимаешь.
Бурцев развёл руками.
— Понимаю, Евгений Богданович.
— Ну, а раз понимаешь, Чернов, тогда говори, чего хочешь, — произнёс Бурцев. — Мы уже выяснили, что ты человек вменяемый и вполне договороспособный. Поэтому давай сразу определимся с ценой.
— С ценой на что, Евгений Богданович?
— А ты не понял?
— Хочу, чтобы вы добавили
Бурцев дёрнул головой.
— Ладно, — сказал он. — Вот тебе конкретика.
Евгений Богданович сделал финальную затяжку, расплющил недокуренную сигарету в пепельнице.
— Во-первых, Чернов… или предпочитаешь, чтобы тебя называли Чёрным?
Я пожал плечами.
— Без разницы.
— Так вот, Чёрный, — произнёс Бурцев. — Я хочу, чтобы ты уже сегодня… нет, завтра рано утром умотал из моего дома и из Москвы. Куда ты поедешь, меня не волнует. Хоть к себе в Новосоветск, хоть на строительство БАМа. Это понятно?
— Вполне, Евгений Богданович.
Бурцев пристально посмотрел мне в глаза.
— Прекрасно, — сказал он. — Но только ты уедешь по собственному желанию. И не задержишься в моём доме, не смотря на Настины и на мои уговоры. Придумай достойную причину. Чтобы моя дочь не обиделась. Ведь мы же не обидим её?
— Ни в коем случае, Евгений Богданович.
— Это было во-вторых.
Бурцев положил свои руки на стол, прижал ладони к столешнице. На безымянном пальце его правой руки блеснуло широкое золотое обручальное кольцо.
— И теперь, в-третьих, — сказал Евгений Богданович. — Ты больше не приедешь в Москву без моего разрешения.
Я покачал головой и сказал:
— Третье условие неприемлемо.
Заметил, что взгляд полковника КГБ снова «подобрел».
— Почему? — спросил Бурцев.
— Это нереально, Евгений Богданович, — ответил я. — Случаи бывают разные. Сегодня вы полковник. А завтра — трудитесь во благо нашей советской Родины «во глубине сибирских руд». Мне в таком случае путь в столицу будет закрыт навечно.
— Резонное замечание.
Бурцев хмыкнул.
— Ладно, — сказал он, — немного смягчим формулировку.
Евгений Богданович постучал указательным пальцем по скатерти (в такт доносившемуся из гостиной тиканью настенных часов).
— Изменим формулировку третьего пункта нашего договора, — сказал Бурцев. — И чётко очертим срок его действия. Скажем…
Полковник КГБ сощурил глаза.
— … Ты не явишься в Москву, не уведомив меня заранее о своём намерении, в течение трёх лет. Отсчёт времени начнём с сегодняшнего дня.
Я вскинул руки.
— Это совсем другое дело, Евгений Богданович. Сразу говорю: приеду в Москву зимой, во время каникул. К вам, в гости. Устное предупреждение засчитывается? Или мне сделать заявление в письменной форме?
Бурцев нахмурился.
— Настя пригласила? — спросил он.
Я улыбнулся.
— Ещё не пригласила. Но обязательно пригласит, и не меня одного. Это же очевидно.
Евгений Богданович посмотрел на мою переносицу, пальцем отстучал вслед за часами пять секунд.