Черный Дождь

Вудрафф Джетти

Я взяла ребенка на руки и уставилась на Блейка.

— Может быть, если Вы оставите свой телефон на пять секунд, Вы перестанете все ронять. – Блин. Я опять это сделала, но черт возьми. Этот парень ничего не понимает. Никогда раньше не видела таких широких шор на ком-нибудь.

— Ты ведь понимаешь, что должна помогать, так ведь? Я предлагаю тебе держать свое мнение при себе, если хочешь сохранить эту работу по истечении трехдневного испытательного срока.

Когда Блейк открыл широкие

двойные двери, мой вздох был отчетливо слышен. Ни фига себе, ни фига себе и ни фига себе! Других слов у меня не было. Мой взгляд метнулся к массивной стене из стекла, но мои охи-вздохи вызвало то, что было выставлено на обозрение перед стеклянной стеной.

— Макайла, у тебя есть сотовый телефон? – Спросил Блейк, просматривая электронные письма и набирая ответы пальцами на своем телефоне со скоростью тысяча слов в секунду.

Я посмотрела на телефон, стоявший на изысканном столике сразу около парадного входа.

– Нет, а стационарный телефон не работает?

— Работает.

— Это что Аугуст Фёрстер? Моя мама с ума сходила от этого рояля. То есть она бы визжала до потери сознания над этой штукой. (August F"orster — Аугуст Фёрстер, рояли, Германские инструменты известной марки мирового исполнительского класса премиум, уже более 150 лет выпускаются в Германии, неизменно на исторической родине в саксонском Лёбау. Стоимость варьируется от 2 мил. рублей до 6 млн. рублей и выше. Прим.пер.)

— Ты знаешь, что такое Аугуст Фёрстер? – Спросил Блейк, хмурясь.

— Вы играете? – Спросила я, подойдя к роялю и держа Лондон на руках. Мои пальцы скользили по глянцевым белым блестящим клавишам, и эмоции всколыхнули что-то в моей душе. Что-то, что оставила там моя мама.

— Немного. А ты?

— Немного, — беспечно ответила я, передвинув эту маленькую девочку к себе на бедро.

— Сколько тебе лет?

— А Вам сколько лет?

— Почему ты не можешь просто отвечать на мои вопросы?

— Я уже говорила Вам, что мне восемнадцать, — нервно ответила я. Я ненавидела вранье. Я погрязла в нем.

— Когда тебе будет девятнадцать?

— В сентябре. Когда Вам будет двадцать восемь?

— Следи за своими словами. Двадцать пять. Ладно, мне пора. Вот моя кредитная карта. Купи себе какую-нибудь одежду.

— Вы сказали не выходить за пределы территории.

— В моем кабинете есть компьютер, которым ты можешь пользоваться. С его помощью ты найдешь кучу одежды. Я скажу Ларри, чтобы он потом принес тебе сотовый телефон. Хочу, чтобы ты всегда была на связи. Ладно, увидимся позже, Лондон. Будь паинькой с Макайлой. Я позвоню, когда долечу. Уже почти шесть. Она должна поужинать и принять ванну.

И это все. Он ушел.

Когда

дверь захлопнулась, в комнате повисла тишина. Я повернулась к Лондон, а она пристально смотрела на меня, никто из нас не произнес ни звука.

— Ты умеешь говорить?

Тишина. Боже. Эти глаза. Теперь, когда я посмотрела на них поближе, я поняла, что они были темнее. Интересный бирюзовый цвет сменился на темно изумрудный, как у ее отца.

Я поставила Лондон на пол, но она не отпускала меня. Ее липкие пальчики запутались в моих волосах вместе с вишневым леденцом – кольцом, одетым на пальчик. Я знала, что она пахла забавно. Я забила на это, поскольку богатые дети так пахнут, как вишня. Как только ее пальцы выпутались из моих волос, я отвела ее в ванную комнату с поднятыми вверх руками, ощущая, как липкая конфета дергала мои волосы, когда я шла.

— Святое ддд… — сдержалась я, не сказав вслух слово, которое я не хотела, чтобы она повторила перед своим отцом. Эта ванная комната была обалденной. Восхитительной. Сначала я вымыла липкие руки Лондон, потом стянула с нее через голову кружевное платье. Почему двухлетняя девочка должна ходить по дому в таком виде, было выше моего понимания.

— Подожди-ка. Ты носишь памперсы? Разве тебя не должны были научить пользоваться туалетом? – Спросила я. Я не так много знаю о детях, но я знаю, что этому ребенку через три месяца будет три года. Я полагала, что она умеет пользоваться унитазом. Набрав ванну, я посадила ее в воду. Она могла бы плавать в этой штуковине, но не плавала. Она просто сидела в ней и глазела на меня своими глазами, вновь ставшими бирюзового цвета.

— Как тебя зовут? Меня зовут Микки, — объяснила я ей, глядя на ее через зеркало, пока отчаянно пыталась вытащить из своих волос инородный липкий объект. Лондон до сих пор не ответила. Она сидела в ванне неподвижно, пока я в течение десяти минут боролась с конфетой, стараясь освободить от нее мои волосы. К сожалению, пришлось прибегнуть к помощи ножниц.

— Triste, (печально – с испанского. Прим.пер.) – тихо сказала Лондон. Мое сердце растаяло. Боже мой! Это был самый миленький голосок, какой я слышала за всю свою жизнь. Я понятия не имела, что она сказала, но это было восхитительно.

Я улыбнулась. Но она не улыбнулась в ответ. Она только глазела на меня этими глазами, которые еще не умели читать. Лондон позволила мне искупать ее, вымыть ей волосы и одеть в самую дурацкую ночную рубашку в мире. Кто захочет спать в таком количестве кружев?

***

Это было началом, нас соединили невидимые узы, и я представить себе не могла, чтобы их можно было когда-либо разорвать. Этот ребенок стал единственным значимым для меня существом. Я вытащила пробку из ванны, стряхивая с себя прошлое, когда поняла, что вода в ванне стала совсем холодной. Тесная ванна напомнила мне о том, что я была очень далеко от Нью-Йорка, и Пи спала в безопасности под своим уютным одеялом из ‘Холодного сердца’ и на простынях безумного розового цвета.