Чёрный Дьявол
Шрифт:
— Чепуха! Но скажи, почему я должен пса покупать?
— Так уж повелось на Руси: купленная собака лучше пойдет на охоту. Десятка золотом — и забирай.
— Ладно. Куплен. Пусть сидит на цепи. Зови Хунхузом.
— Груня звала Шариком.
— Теперь будет Хунхуз.
Пришел Цыган и прервал этот нудный разговор. Улыбчивый и вертлявый, обнял Макова, позвал к себе Найду и Серого. Они подбежали к нему, но тут же отошли — Цыган тоже был пропитан страшным запахом. Цыган зашел в избу, перекрестился. Безродный ухмыльнулся. Маков нахмурился
— Хоть бы ты свою черную рожу не крестил, не кощунствовал бы.
— А отчего же не перекреститься? Человек я крещеный. Бабка меня научила молиться, на всех проповедях поп хвалил, что я не лажу в чужие огороды, посты блюду, исправно в церковь хожу. А потом я у него рысака увел…
— Ладно, балаболка, садись есть.
Выпили по деревянной кружке медовухи. Безродный слегка захмелел. И, как обычно, начал хвастать:
— Собаку я купил у отца — не собака, а золото. Хочу приспособить ее к нашему делу.
— Сами звери, и собаку — к тому же. А потом, как ее приучить?
— Очень просто: голодом и злобой. Поймаем в тайге манзу, натравим на него пса, загрызет, пусть ест.
— Ты, Степан, даже не дьявол, дьявол против тебя ребенок… — проворчал Терентий.
— Заткнись! Пошли посмотрим Хунхуза.
Они, чуть покачиваясь, приближались к собаке. Пес искоса смотрел на них, тело его напряглось. Степан протянул руку, чтобы погладить пса. Тот коротко выбросил голову, клацнули зубы, из ладони Безродного хлынула кровь.
— В бога мать! — заревел Безродный, пнул собаку в морду, но тут же запрыгал на одной ноге.
Пес прокусил ичиг и задел палец. Безродный схватил палку и, горбатясь, двинулся на пса. Хунхуз вскочил, подался назад, молча, без лая и рыка. Цепь кончилась. Безродный занес палку, чтобы ударить пса по голове, но тот опередил его, прыгнул, грудью сбил с ног. Безродный упал на спину. К счастью, он был одет в ватный зипун, пес ухватился за него и, всхрапывая, пытался добраться до шеи. Безродный уперся руками в морду собаки, хотел оторвать ее от себя. Еще секунда — и страшные клыки вопьются в горло…
Цыган остолбенел, лихорадочно думал: «Пусть задавит. Свободен буду. Хлопну Макова и уйду с корнями в Харбин или Чифу, там ладно заживу. А если не задавит? Если Безродный вывернется, он мне такое не простит». Цыган прыгнул на Хунхуза, подмял его под себя, выхватил нож, с силой разжал зубы собаке, отшвырнул ее в сторону и сам отскочил. Безродный со стоном откатился. Потом кинулся за плеткой и начал стегать пса. Хунхуз крутился, пытался поймать жалящий конец ремня, рычал, но ни разу не заскулил, не запросил пощады.
— Хватит! — крикнул Цыган и оттолкнул Безродного. — Палкой дружбы не добьешься! Ну и пес! Что будет, когда он станет настоящей собакой! Пошли перевяжем руку. М-да, чуть было не пришлось записывать тебя в бабушкин поминальник. Не бей больше. Лучше лаской бери.
— Собака, как баба, чем больше бьешь, тем ласковее, — не согласился Безродный и все порывался ударить
— Собаки, как и бабы, бывают разные. Не заскулил, черт, не запросил пощады. Человек и то… Помнишь того фазана? На коленях ползал, жизнь себе вымаливал…
— Всех не упомнишь. Каждый хочет жить.
— Перепродай мне пса, Степан. В пять раз дороже дам. Не покорится он тебе. Это же волк. Смотри, как глаза горят.
— Не продается!
— Ну что ж, ладно. Может, когда вспомнишь Цыгана, что он тебе нагадал: пес этот — твоя судьба. А судьбу мы не выбираем, она не конь и не баба, раз дается от роду.
— Оставь свою ворожбу при себе. Сделаю я из пса помощника.
— Помощника! Сожрет он тебя вместо манзы! — мрачно пошутил Цыган и пошел в дом.
— Нет, Цыган, нет, покорю, обязательно покорю! Будет за три сопки бежать на мой свист. Покорю!
6
В Божьем Поле гнетущая тишина. Все на полях. Жнецы жали «пьяный» хлеб. Хлеб, колосья которого поточила ржа. По-доброму есть тот хлеб нельзя, от него люди болеют. Но и жить надо, не умирать же с голоду.
Над тайгой тишина, осенний зной. По улице лениво бродили собаки, купались, как летом, в пыли куры, а возле дворов тех, кто уже обжился, под забором валялись в грязи свиньи, по-местному, чушки, — помет домашней свиньи с диким кабаном — черно-белые, а то и вовсе черные.
Из двухэтажного дома вышла Груня, лениво потянулась, осмотрелась, заспешила к реке, чтобы искупаться. Еще тепло, и вода не очень холодная. Груня могла бы себе позволить такое. Жилось ей хорошо. Неизвестные люди везли из Ольги муку, разные крупы, сладости, украшения и мануфактуру. «А деньги?» — спросила в первый же их приезд Груня. «Все оплачено. У нас без обмана. Так приказал твой муж».
Легко бежала по тропинке. Навстречу шел Федька Козин. Он нес на коромысле две связки симы. При каждом его шаге из животов рыб высыпалась икра. Самки симы давно созрели для икрометания. Груня сошла с тропы, чтобы дать дорогу бывшему жениху. Это была первая их встреча с того времени. Федька стал выше ростом, шире в плечах, руки от работы налились упругостью и силой. Он был в холщовых штанах, обтрепанных внизу, в холщовой рубашке, босиком. Соломенный чуб выбился из-под рваного картуза и метался на теплом ветерке. Лицо задубело и побурело. Федька, прошел мимо Груни молча, опустив глаза.
— Ты чего, задавака, меня избегаешь?
— А с чего это тебя привечать? Теперь ты мужняя баба.
— Не дуйся. Сам виноват. Аль ты не знал, что мы умирали с голоду?
— Откуда мне было знать, я сам был в беспамятстве. Надорвался, простыл, едва оклемался.
— Давай дружить, — тронула она за рукав Федьку.
— Ты что, рехнулась? Ить ты замужем! Дура!
— Ну и что? Если замужем, разве нельзя с кем-то дружить? — наивно спрашивала Груня. — Урожай нынче плохой, чем и помогу.
— Подаяний не принимаю.