Чёрный Дьявол
Шрифт:
Слетели остатки сна. Он, Калиныч! Но ведь… Может, все это сон?
— Вы Калиныч? — спросил я.
— Калиныч. А чо?
— Но ведь вы?..
— Умер? Жив я. Это кто-то хотел, чтобыть я умер. Дудки им.
— А вы Шарика знали? Ну, Черного Дьявола?
— Хе, знал ли? Знал. А на кой он вам? Дело давнее, с водой ушло, стоит ли ворошить?
— Расскажите!
— Можно, но ты поначалу накорми, а уж потом и сказ будет. Стали люди забывать старину-то. Раньше,
Я бросился к котомке, достал хлеб, масло, копченую рыбу, сгущенное молоко, вяленое мясо, чтобы Калиныч напился чаю.
— Домой пойдешь аль кого промышлять будешь? — кивнул Калиныч на гору еды.
— Домой пойду. Свое промыслил. Ешьте!
— Ну, тогда будем есть досыта. Для чего продукт в котомке носить? Ему место в брюхе.
Калиныч ел долго и старательно. Я терпеливо ждал конца неспешной трапезы. Лишь после пятой кружки чаю, с которым он умял полбулки хлеба, рыбу, масло, мясо, тихо икнул и сказал:
— Благодарствую, сыт. Сила ить от нутра идет. Теперича задавай вопросики. Вижу, человек ты таежный, виду не подаешь, а сам будто на шиле сидишь, — снова громко захохотал. — Только для ча все энто?
— Просто я многое слышал от разных людей о Черном Дьяволе, не верю, что такой был пес. Все говорят, что он у вас жил, хочу услышать правду от самого хозяина.
— Хозяевов у него много было. Но не каждый хозяин — друг. Не то слухай. Ночь наша. Ага. Мир — дело дивное. И человек рождается на земле для дива. Вся жисть людская — диво. Шарик — это тоже диво. Мне уже, почитай, восемьдесят годков, видывал на своем веку разных собак, но таких, как Черный Дьявол, не видывал. Редки и такие люди, как Макар Булавин. Но нет уже многих. Каждый свою судьбу нашел, натропил. На Шарика много хотели свалить, но что Дьявол, были среди нас дьяволы пострашнее его. Каждый жил своей судьбой, каждый сгинул по велению судьбы. Вот другорядь топаю я по тропе, рядом со мной топают мои думки, нет, не страшливые, простые, житейские. То, что будет смерть, — я привык, дитя к этому не привыкнет, не поймет, да и не поверит, что может умереть, а мы уже пожили. Им жить, нам умирать. Все житейское. Вспоминаю тех, кто бродил со мной рядом. Кого уже нет. Грустновато. Так бы полыхнулся назад годков на сорок, пятьдесят. Эко глупы были, на мелочи, на ругань свою жисть поменяли, а добра-то и не заметили. А оно ить рядом.
— Значит, Черный Дьявол не сказка? — перебил я Калиныча. Мне было бы интересно послушать
— Эхе-хе, знамо — нет. В мои ли годы сказки сказывать.
Калиныч взъерошил свою шевелюру, тронул бороду, пристально посмотрел на меня, тихо заговорил:
— Быль от сказки отличить не трудно. Но и быль порой похожа на сказку. Взять Черного Дьявола, нашу житуху в этих краях, людей, тайгу, зверей — все энто быль и сказка. Разве ж наша тайга не сказка? Где ты видывал такую тайгу? Нет лучше нашей тайги! А разве люди, такие, как Гурин, Макар Булавин, не из сказки вышли? Хошь знать, то бери из нашего края любого человека и делай его сказкой. Безродный тожить сказка, но дюже злая и кровопролитная. Такие на ночь детям не рассказывают. А потом, как здесь все было закручено, не всяк распутает, ежели без ума к энтому подойдет. А уж пес, Черный Дьявол — тот и подавно сказка. Умен и хитер был. Только говорить не умел, а так, казалось, каждое слово понимал. Таки дела…
Огонь сполохами кидался на тьму, как Черный Дьявол на ошалевших от голода волков, выхватывал червленое золото на листве березок, старую медь на кленах, отгонял ночь.
Ночь, костер, Калиныч и где-то рядом тень Черного Дьявола. Тени Безродного, Цыгана и тех, кто сгинул в тайге в безвестности. Не надо быть суеверным, а надо быть просто человеком, который невольно тянется к костру, чуть побаиваясь забытых теней.
Вон и Калиныч чуть скосил глаза на тьму, чесал пятерней заросший затылок, смахивал непрошеную слезу и всего лишь на секунду прервал свое повествование, чтобы послушать, откуда проревел изюбр. Он рассказывал до тех пор, пока над тайгой не занялся розовый, как спелая тыква, рассвет. Брызнуло солнце пьянящим соком, вернуло нам день.
Калиныч закончил далеко не полное свое повествование вот этими словами:
— Вой Черного Дьявола долго висел над морем. Маячила его тень на скале, и я знал, что он уйдет от людей. Уйдет. Он все же был однолюбом. Вот пока и все.
— А потом? Куда ушел Черный Дьявол?
— Знамо, в тайгу. Об этом другой сказ.
— Нашел ли он себе еще друга?
— Был сказ, что нашел, но кто был тот человек, я не знаю. А ежели не знаю, то зачем зряшно словами сорить. Прощевай. Домой поспешу. Охота — хлеб трудный. Рубашка вон от пота изопрела. Тело баньки просит. Заходи, когда дело будет, ко мне. А без дела, так, для гостеванья не заходи. Время нонче дорого, да и жисть так коротка, что не всё успеешь сделать. Ну, прощевай не то!
Автор