Черный Ферзь

Савеличев Михаил Валерьевич

В горле у человека заклокотало, Сворден Ферц испуганно вскочил, но предвестники агонии тут же сгинули, оставив упокоенное, спящее тело. Оно вновь вернулось к привычному величию скорбной мудрости, где каждая морщинка лица казалось принятым на себя грехом тварного мира.

Кресло валялось на полу, дрожащая рука нашла стоящий на столике стакан, но там оказался только лед — бесполезность для пересохшего горла, но облегчение для пылающего лба. Только выйдя из дома, Сворден Ферц ощутил как же все там, внутри, пропиталось

миазмами старчества, тяжелым духом телесного бремени, чья душа вконец измаялась тащить его за собой за пределы тверди и с отчаянным облегчением бросила на вечно смертном одре.

Сворден Ферц сел на ступеньки и поставил рядом стакан, в котором медленно таял лед.

Вершина Белого Клыка густо поросла деревьями, чьи раскидистые кроны переплетались друг с другом, почти полностью закрывая от глаз мир. Лишь по случайности и прихоти ветра можно усмотреть в чешуйчатом зеленом балдахине появляющиеся то там, то тут прорехи, сквозь которые проглядывала свинцово-серая кожа Дансельреха.

Меж деревьев вились многочисленные тропинки — некоторые выложенные слоистым желтоватым камнем, но в основном — хорошо утоптанные дорожки.

Взяв потеплевший стакан и прихлебывая холодную воду, что казалась благодатью в жаркой духоте под покровом деревьев, Сворден Ферц ступил на первую попавшуюся тропинку и пошел по ней, старательно переступая через пробивающиеся между камнями блеклые цветы с вялыми листьями.

Тропинки причудливо переплетались и в них, на первый взгляд, не имелось никакой регулярности. Они походили на лабиринт. Оправданием их существования явилось то, что они приводили выбравшего их человека, к какому-нибудь строению из скудной номенклатуры базового лагеря в мало перспективном и заурядном мире.

Выложенные слоистым камнем тропинки вели к служебным помещениям и сооружениям — пустым ангарам, обветшавшим складам с нагромождениями уже никому ненужной механической дряни, стартовым площадкам, давно поросшим колючим кустарникам, гулким от безлюдья приземистым корпусам лабораторий, сохранившим грозные надписи, обещавшие кары небесные всем септическим. Часть служебного периметра демонтировали до основания, лишь темные прямоугольники псевдоэпителия фундаментов напоминали о высившихся там строениях.

Повсюду тянулись неглубокие рвы с оплывшими краями и поросшие густой травой. Наверное при эвакуации сочли полезным утилизировать водопровод и канализацию, но сделали это в высшей степени выборочно, если не сказать — небрежно. Гибкие сочленения труб порой торчали из канав словно огромные выползки после дождя.

— Наваха на вас нет, — зачем-то сказал Сворден Ферц, пнув одну из труб. Кольчатая оболочка оказалась рыхлой, и нога без труда пробила ее насквозь. Изнутри посыпалась ржавая труха.

Кое-где в землю вросли большие шары, похожие на древние пушечные ядра, если только могла существовать пушка, способная принять их в жерло. Счистив

пучком травы слой помутневшей и скверно пахнущей смазки, Сворден Ферц обнаружил, что это, конечно же, никакие не ядра, а чудовищно устаревшие биофоры — с еще металлической оболочкой и экзогенной системой питания. Приложив ладонь к складчатой пластине, он почувствовал ровное биение движка. Биофор еще жил и для его запуска вполне доставало штатного активатора.

Утоптанная дорожка привела в жилой сектор, так же похожий на окаменевший отпечаток давно вымершего животного — твари уже нет, а камень упрямо сохраняет вдавленные в него контуры древнего существа. Пожалуй, только на упрямство этого места и можно списать почти что бережное сохранение следов пребывания здесь человека разумного, вооруженного передовой техникой и не менее передовой теорией — Высокой Теорией Прививания.

— Если инерция — упрямство грубой материи, тогда всемирное тяготение — любовь? — поинтересовался вслух Сворден Ферц, раздвигая заросли пампасовой травы, щедро сбрасывающей с венчиков тучи пыльцы.

Вопрос очевидно адресовался не руинам человеческих жилищ и даже не самому себе, поскольку ответа задавший его не знал, да и не мог знать, уж это он, простите за тавтологию, знал точно. Скорее, таилась в нем слабенькая надежда на сохранение здесь остаточных следов Большого Всемирного Информатория, который, в силу врожденной склонности к развернутым ответам на риторические вопросы, мог бы откликнуться на не бог весть какое художественное обобщение, изголодавшись по — тысяча извинений за невольный каламбур — роскоши человеческого общения.

Тишина ветра, шелеста трав и листвы. Сворден Ферц переступил через остатки стен стандартного полевого дома на две семьи, побродил из комнаты в комнату, обозначенные все еще заметными бугорками пластолитовых панелей, медленно, но верно разлагающихся под воздействием мирового света, забрел туда, где по его мнению должна была располагаться спальня, и с блаженством растянулся на воображаемой стандартной лежанке.

Насколько он помнил аскетичный стиль подобных временных жилищ, по жесткости лежанки ничуть не уступали голой земле. Растянуться на травяной поросли казалось чистым блаженством.

— Официальный запрос БВИ! — провозгласил лежащий на травке Сворден Ферц, для пущей убедительности щелкнув пальцами.

На сей раз ему показалось, что он услышал некое шипение, как если бы некто решил проиграть на древнем патефоне запиленную пластинку с музыкой сфер, где божественные по происхождению звуки неумолимо тонули в скрежете и визге, и лишь страждущая душа минуя уши улавливала в безобразной какофонии хрустальной перезвон гармонии.

Отклик определенно имелся. Вряд ли при эвакуации станции они додумались бы отформатировать информационные каналы. Хотя… с них станется! Вон, даже на трубы позарились!