Черный Гетман
Шрифт:
— Что там за шум на улице? Снова рейтары бузят?
— Они самые, — кивнул Митяй, по-новой наполняя большой хозяйский кувшин. — Полковник Корф приказал им работать на починке пролома, а те в ответ жалованья потребовали. А потом услышали, что воевода о сдаче города сговорился, бросили службу и в управу пошли.
— Что за черт ты несешь? — рыкнул Ольгерд. — Какая еще к лешему сдача?
— А вы что, не знаете, пан десятник? — искренне изумился вестовой. — Вчера пан воевода Обухович встречался с боярами…
— Где же
— Толком я и сам ничего не знаю, на рынке про то балакали, слышал когда за солью ходил. А в полдень прибег от пана Соколинского посыльный и велел передать, чтобы как проснетесь, к хорунжему на подворье шли. Сеймик там будет.
— Так я же не шляхтич, а наемный десятник, — скривился Ольгерд.
— Я ему так и сказал. А он в ответ: мол, пан хорунжий велел передать, не только шляхта его повета, а чтобы все сотники и десятники пришли. Дело уж больно важное.
— Сеймик, говоришь? — вздохнул Ольгерд, влезая без помощи Митяя в узкие рукава жупана. — Ну, это надолго. Пообедать еще успеем…
Путь к дому хорунжего лежал в обход Соборного холма, по улице Большой, на которой располагались все важные городские заведения. Строения в Смоленске были почти все деревянные, дворы богатые, по большей части ухоженные, с веселыми цветниками и крашеными известью палисадами. Выполняя строгий воеводский наказ перед каждым домом у палисада стояла одна, а то и две кадки, доверху полных воды — пожаров здесь опасались не меньше чем чумы.
Слухи, принесенные с рынка Митяем не обманули. Городская управа, мимо которой проходил Ольгерд, щербатилась выбитыми стеклами и разломанной дверью, а от воеводского флага, подвешенного над входом, остался только обломанный шток. Единственный стражник стоял на крыльце и, приставив бердыш к стене, держал у глаза мокрую холстину. Стало быть, не сбрехали тоговки, не прознай рейтары о сдаче города, не стали бы управу громить.
— Где воевода? — спросил Ольгерд у стражника.
— Забрал казну и заперся в королевском бастионе, — жалостно ответил тот, отставив от глаза примочку.
Ольгерд кивнул, поправил ремень и двинул дальше по улице.
Просторный двор купеческой усадьбы, в которой квартировал хорунжий, был заполнен гудящей толпой. Старшина хоругви во главе с самим Соколинским торчала на высоком крыльце, с которого полковой писарь визгливо зачитывал длинную бумагу. Войдя внутрь Ольгерд услышал лишь самое ее окончание:
— … тебе, царь-батюшка, челом бьем, просим всех нас в православную веру принять, да клянемся в верной службе. А за грехи наши тяжкие готовы нести мы казнь, какую назначишь — хоть оброк, хоть епитимью…
— Я часом лагерем не ошибся? — поинтересовался Ольгерд у стоящего рядом шляхтича. — Здесь случаем не холопы москальские
— О чем говоришь, служивый? — зашипел обиженно собеседник, панок из первой сотни с небольшим маетком под Витебском. — Русский царь обещал тем, кто ему присягнет, оставить земли и привилегии. Наш хорунжий, пан Соколинский, с боярами уже сговорился, теперь вот сеймик собрал…
Тем временем писарь завершил чтение. Толпа настороженно притихла. Из кучки знатных шляхтичей вышел вперед сам хорунжий.
— Ну что, вельмишановная шляхта! Не кто нибудь, а целый стольник государев, князь Милославский, крест целовал в том, что царь московский всех литвинов, что к нему перейдут, примет под свою руку и будет чествовать наравне с победителями. Воевали мы за Речь Посполитую, за родную Литву, да только как нас за это отблагодарили за это король Ян Казимир и гетман Радзивилл? Мы свои головы под стрелецкие пищали подставляем, а они сидят себе, один в Варшаве, другой в Вильно, и в ус не дуют. За все время осады не то что подмоги, фунта сырого пороху от них не увидели…
Толпа одобрительно загудела.
— А царь Алексей Михайлович своих в обиду не дает, — почуяв, что его слова падают зернами на хорошо удобренную почву, продолжал хорунжий. — Всё вам сохранит — и маетки и привилегии. Службу даст вам и вашим отрокам. Двадцать пять тыщ отборного войска он под Смоленск привел, а ведь пожалел нас, не стал город силой брать. Так что подписывайте, панове, челобитную. Кто грамотный — тот именным росчерком, кто неграмотный — крестиком. Да поскорее, дело к вечеру идет, нужно успеть до заката бумагу к царю отправить…
Писарь спустился в толпу с чистыми подписными листами. За ним шел служка, сжимая в руках пучок перьев и большую чернильницу. К перьям со всех сторон потянулись нетерпеливые руки.
— Кто подписался — ступай домой! — объявил хорунжий. — Ждите, панове, по своим квартирам. Как ответ получим, всем объявлю нарочным.
По мере того, как желтоватые листы покрывались крестиками, закорючками и завитушками, двор помалу пустел. Писарь подошел к Ольгерду, стоящему сбоку от ворот, протянул лист на деревянной дощечке. Тут же подскочил и служка, протянул чиненное перо.
Ольгерд остановил обоих открытой ладонью и мотнул головой.
— Подписывай, десятник! — громыхнул с крыльца сотник Гаркуша. — Али служба не дорога, али жалование не нужно? Кончилась для тебя война.
— Я не шляхтич вашего повета, а наемный воин, — спокойно ответил Ольгерд.
— Ништо! — вмешался в разговор сам хорунжий. — То, что ты не шляхтич, тут не помеха. Чем больше подписей на челобитной, тем скорее нас царь-батюшка простит да под руку свою примет.
— Не понял ты меня, пан Юрий, — усмехнулся Ольгерд. — Я наемный воин, а потому нет у меня такой, как у тебя, шляхетской чести, чтоб с радостью перебегать ко вчерашнему врагу.