Черный Гетман

Трубников Александр

Через некоторое время крутой подъем был густо усеян недвижными телами, но схватка, медленно перемещаясь вверх по склону, кипела с неутихающей силой. Ольгердовы бойцы бились храбро и умело, но численное преимущество врагов не могло не сказаться на ходе боя. И без того неширокая линия защитников становилась все короче.

Прорубив переносицу очередному противнику, Ольгерд огляделся по сторонам. По левую руку от него отчаянно рубились плечом к плечу два генуэзца, те самые что еще несколько дней назад потешались над сарабуновыми пиявками. Рядом отбивался сразу от двух казаков вооруженный морским палашом мальтиец Анри, спину ему прикрывали валашский разбойник и тот самый грек, за которым после боя с Фатимой закрепилось прозвище

Голиаф. Сама же девушка, сверкая глазами, ловко орудовала явно отобранной у казаков длинной пикой с четырехгранным стальным навершием. И удар этой пики каждым своим клевком неизменно находил новую жертву…

Но и казаки, наторевшие в постоянных походах и войнах, не были куклами для битья, — рубились умело и слаженно, медленно но верно выбивая теряющих силы наемников. Ряды ольгердова хашара неуклонно таяли.

Наконец, завидев, что против них осталось не больше десятка человек, казацкий командир скомандовал к отходу. Повинуясь его голосу казаки, откатились назад к реке, но не для того, чтобы оставить поле боя, а давая работу стрелкам.

Прятаться было некуда, да и незачем, но спутники Ольгерда не дрогнули перед лицом верной смерти. Мальтиец Анри воткнул меч в щель между скалами, опустился на колени и, сложив перед собой руки, начал молиться, Измаил присел на ближайший камень и шевеля губами, что-то рисовал палочкой на земле, Сарабун, как ни в чем не бывало перевязывал раненого валаха а Фатима, оскалившись, словно рысь, защищающая своих детенышей, попыталась прикрыть Ольгерда от пуль своим телом. За спиной ругались на чем свет стоит генуэзцы и ольгерд подивился, насколько их напевное лигурийское наречие может быть пригодным для отборной площадной брани.

До казаков оставалось саженей тридцать, когда их командир несколько раз тряхнул лисьей шапкой и поднял руку, останавливая движение. Расстрельная команда выстроилась в линию и начала медленно поднимать ружья. Дыхание смерти теперь ощущалось в каждом порыве лижущего щеки сырого холодного ветра. Над склоном нависла тяжелая гробовая тишина.

Завороженно наблюдая за тем, как направленные на них стволы рыскают, выбирая цели, Ольгерд вытер клинок о полу рубахи, вдел его в ножны и завел руку за спину. Там, за поясом, по старой привычке, был заткнут последний заряженный пистоль, и пуля его была предназначена казацкому командиру. Однако выстрелить он не успел, как, впрочем, не успел дать команду "Пли!" и его противник. Разбивая предсмертную тишину сверху, с кромки холма, донесся нарастающий рокот многих тысяч копыт и вскоре по склону хлынула на казаков нежданная уже подмога.

При виде летящих на них татар казаки не стали проявлять глупого и бессмысленного в изменившейся ситуации героизма и, не дожидаясь команды, дружно пустились в бегство — единственным их спасением была река и укутанное туманом ущелье. Однако до водяной кромки добежать смогли лишь немногие: стрелы, выпущенные искушенными в конной стрельбе степняками, понеслись вниз плотным дождем, впиваясь в головы, шеи, спины и ноги бегущих людей, так что многие падали вниз лицом, утыканные оперенными древками, напоминая диковинного зверя-дикобраза. Добив саблями тех, кто спасся от стрел, но не успел добежать до воды, татары начали беспорядочно носиться вдоль берега, выбивая засевших там казаков. Уцелевшие казаки пробовали отстреливаться, но без особого успеха: пока стрелок перезаряжал фузею или пищаль, татарский наездник успевал выпустить в него едва не десяток стрел.

Не менее полутысячи всадников понукаемые окриками своих командиров, начали заходить в воду и перебирались на другой берег попутно рубя саблями спасающихся казаков. Покончив с теми, кто еще уцелел, конники, сомкнув строй ринулись в глубину ущелья.

Бой пропал в густеющем на глазах тумане и Ольгерд, переведя дух, начал оглядывать свои позиции. Из всего отряда уцелело не больше десятка человек, и то, что в их числе оказались все его компаньоны было

невообразимой, невероятной удачей! Сарабун хлопотал вокруг раненых, Измаил все также сидел на камне, а Фатима, то и дело бросая на Ольгерда быстрые будоражащие взгляды, протирала куском толстой замши наконечник копья. Из остальных наемников уцелели грек Голиаф, валашский браконьер и генуэзцы. Мальтиец Анри лежал, уткнувшись лицом в землю с развороченным пулей затылком — молитва не смогла отвести от него шальную пулю, выпущенную в суматохе кем-то из казаков и скорее всего случайно. Ольгерд, шепча на ходу имена тех наемников, которых успел запомнить за время недолгой службы, начал подниматься к вершине. Каждый шаг давался ему с трудом, и дело здесь было совсем не в усталости…

Наверху его ждал Темир-бей. Ногаец сменил арабского жеребца, который нес его в походе на ширококостную кобылу местной породы, и Ольгерд ги с тго ни с сего припомнил рассказ пленного мурзы о том, что в бою кочевники с незапамятных времен жеребцам предпочитают более послушных и выносливых кобыл.

— Как ты, литвин? — подъехав поближе, спросил его бей.

— Я потерял весь свой отряд, — ответил Ольгерд.

— Это неважно. Потому что ты выполнил приказ. Казаки не пробились к московитам. Московиты не дождались помощи и сейчас уходят от крепости, а уцелевшие запорожцы заперты с двух сторон и сдаются в плен.

— Думаю, что Ян-Казимир будет рад своему освобождению, — клядя прямо в глаза старику, произнес Ольгерд.

Глаза ногайца сверкнули:

— Когда узнал? Кто тебе рассказал об этом?!

— Узнал сегодня, перед самым боем. Никто не рассказывал, просто я увидел крылатых гусар.

— Что я могу сказать? — бей кивнул и провел рукой от подбородка до укрытой в панцирь груди, словно оглаживая бороду. — Мы сделали то, зачем пришли. Ты сдержал данное слово и получишь щедрую награду. Теперь же отправляйся в лагерь и отдыхай. Завтра днем мы торжественно въедем в крепость.

— Отдыхать? — усмешка Ольгерда была горькой, а голос злым. — А кто же предаст земле моих солдат?

— За это не беспокойся, — усмехнулся в ответ Темир. — Я уже дал приказ, чтобы всем мертвым, правоверным и неверным, отдали должное по их вере.

Старый бей ударил пятками лошадь, дернул поводья и, объезжая многочисленные тела, поскакал вниз по склону. Ольгерд, кликнув к себе остаток отряда, побрел через холмы к долине, где московиты свернув свой лагерь и медленной длинной змеей вытягивались вдоль дороги. За их движением наблюдала ногайская тысяча, готовая по первому приказу ринуться в атаку,

Как он добрался до лагеря, Ольгерд почти не помнил. Усталость и отчаянье застилали глаза. Кто и как ставил шатер, снимал с него шлем, сапоги, нагрудник и окровавленную одежду, он не видел. Последнее, что мелькало перед глазами перед тем, как он обрушиться в сон, было серое зимнее небо с клубящимися тучами слетевшегося на пир воронья.

Город верхнего мира

По въевшейся в плоть привычке Ольгерд вскочил было с первыми солнечными лучами — проверять караулы, но едва разлепив глаза вспомнил о вчерашнем побоище и бессильно рухнул на жесткий ногайский войлок. Так и провалялся аж до дневной смены постов. С вечера все вокруг решительно изменилось. Теперь вокруг его наскоро поставленной палатки раскинулся обширный ногайский лагерь — степняки, выиграв битву, стали на отдых.

У коновязи хлопотал Сарабун, к нему в очередь на перевязку стояли раненые татары. Фатима, воткнув в землю сколоченный из дерева щит, упражнялась в метании ножей. У входа в палатку на деревянной колоде сидел Измаил.

Не давая забыть о вчерашнем, из-за холма, от реки взметнулась в воздух воронья стая. Черное галдящее облако, мельтеша словно пчелиный рой, поползло мимо лагеря в сторону царящего над долиной замка. Сражение вернулось в мельчайших подробностях. У Ольгерда нехорошо защемило в груди.