Черный город
Шрифт:
Императору понравилась выдумка Кенделя, и ее уже начали пропагандировать в Вене. Накануне рождественских праздников губернатор Сепеша сообщил своим дворянам и прочим сословиям о предложении Кенделя, однако совершенно неожиданно оно натолкнулось на резкий отпор внутри Сепешского комитата, и сразу же стало ясно, что из всей этой затеи ничего не получится. Почему? Одному богу известно. Ведь до сих пор все венгры твердили, что нужно как можно скорее воссоединить с Венгрией некогда отторгнутые от нее территории. Вероятно, сословиям показалось обидным сделать это в пользу Кенделя. Но как бы там ни было, а заложенные Польше города должны быть благодарны Кенделю за его попытку, потому что с той поры жителям их жилось на чужбине гораздо лучше, чем гражданам остальных сепешских городов, пребывавших в лоне
Строгие распоряжения городского сената вызвали всеобщее недовольство. Рассказывают, что с мадемуазель Матильдой Клёстер случился сердечный припадок и она смогла только промолвить: "Что же теперь с нами будет?"
Купцы и ремесленники резко критиковали сенат: — Так нельзя! Бургомистра убили, это верно. Но зачем же вслед за ним убивать и весь город? Именно теперь, когда Лёче так хорошо и быстро начал развиваться! Вчера у нас был только один покойник — бургомистр, а теперь умрет целый город. Господам сенаторам, видите ли, хочется отомстить. А там хоть трава не расти! Глупо это!
Донат Маукш шагал по направлению к площади и тащил за руку свое непослушное чадо, которое упиралось, как бычок по дороге на бойню, и никак не желало идти в школу; возмущенные купцы, завидев сенатора, выскочили из своих лавок, окружили его и стали упрекать и допытываться: зачем властям понадобилось омрачать жизнь в городе на неопределенно долгое время? Какие обстоятельства заставили их принять такое решение?
Господин Маукш замялся, поскреб в затылке и, потирая лоб, глубокомысленно изрек:
— Не стану я говорить ни так, ни эдак, а иначе вы можете подумать, что я сказал так для того, чтобы не сказать эдак! Объяснение сенатора никого не удовлетворило, зато пошло на пользу его сынишке. Заметив затруднительное положение отца, он выдернул свою ручонку из его лапищи, помчался по извилистой улице и спрятался в такой закоулок, что там и днем с огнем не отыскали бы озорника.
Впрочем, среди горожан, обсуждавших неудачные распоряжения сената, кое-кто склонен был видеть в них не только стремление отомстить вице-губернатору Гёргею, но еще и какую-то особо глубокую мудрость.
Городские власти и прежде-то не слишком восторгались тем, что венгерская знать ездит в Лёче "ловить золотых рыбок" (причем молодые рыбаки норовили выудить самых крупных), однако в этом занятии еще не было ничего предосудительного; напротив, влиятельные господа считали весьма полезным и добрым делом "слияние сепешских саксонцев с венгерской нацией", и потому городской сенат не мог открыто и прямо восстать против такого слияния. Теперь же господа сенаторы обрадовались случаю и решили хотя бы косвенно помешать новым обычаям, превратив Лёче в траурно-черный город, где не будет ни музыки, ни веселья и никакой жизни и куда поэтому и в голову никому не взбредет ездить за цветами, коль скоро и цветы-то здесь растут лишь для украшения погребального катафалка.
…Нет, видно, ума достаточно у лёченского сената. Хватит хоть на три государства!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Дворяне, проживавшие в те времена в вольных городах, чувствовали себя там не очень удобно, подобно альпийским серебристым елям, которые не приживаются среди вязов, в лиственных наших лесах. В городах
Поэтому они предпочитали селиться за городской чертой, вне крепостных стен, — там их, правда, подстерегало больше опасностей, но зато больше было и свободы. И боевые приключения на каждом шагу. От великого безделья магнаты всегда придумывали какое-нибудь дело, для которого требовалась сабля мелкопоместных дворян. Вот почему они и предпочитали жить по деревням, под сенью семи сливовых деревьев, [27] среди крестьян, — там даже захудалые помещики могли чувствовать себя господами. Если, помимо мелкоты, жили в деревне и крупные магнаты, вроде Пала Гёргея, оскудевших дворян это не только не стесняло, но, наоборот, воодушевляло, как бы подтверждая их мнение, что и магнат и они равноправные члены дворянского сословия, украшение святой короны, подобно тому как любая жемчужина считается драгоценностью, будь она величиною с орех или — с просяное зернышко!
27
…под сенью семи сливовых деревьев… — В старой Венгрии мелкопоместных и обедневших дворян в шутку называли «владельцами семи сливовых деревьев».
В Гёргё, например, еще не исчезла память о таких дворянских родах, как Бибоки, Фехеры, Валлаи, хотя им уже принадлежали лишь маленькие клочки земли. Дома этих обедневших дворян мало чем отличались от крестьянских, разве только тем, что имели террасу при входе: ведь дворянину полагалось сидеть на террасе, покуривая трубку, — это был главный его отличительный признак.
Дом Бибоков стоял как раз напротив южной башни гёргейского замка. Разумеется, в час опасности, когда заговорили бы крепостные пушки, они снесли бы жилище Бибоков с первых же выстрелов, не уцелел бы ни единый кирпич. Глупо было строиться на таком месте, — об этом говорю не только я, говорили это Бибокам и другие. Но у старого Винце Бибока на все был один ответ: он молча показывал на свой герб — коронованную белку, взбирающуюся на дерево, — и девиз на гербе: "В нужный час и я буду там", то есть за крепостными стенами замка. В этом девизе нашла изящное выражение вечная преданность рода Бибоков вельможному роду Гёргеев, и вместе с гербом и перстнем-печаткой эта верность переходила у Бибоков из поколения в поколение.
В тот день, когда в лёченской ратуше установили на помосте гроб с телом бургомистра, на барском дворе Бибоков двое подростков возились с небольшой, но строптивой вороной лошадкой, которую они во что бы то ни стало хотели объездить под седло. Старый Винце Бибок пообещал кобылку тому из своих сыновей, которому удастся поскорее ее укротить. Но Горка (так звали лошадку) оказалась упрямым существом: при всякой попытке сесть на нее верхом она принималась кусаться, лягаться, вставать на дыбы, а если и эти уловки не помогали — валилась вместе с седоком навзничь. Молодые Бибоки перепробовали все, но неизменно вылетали из седла, — и только потому, что на земле уже лежал мягкий, как перина, снег, все это походило на веселую забаву. У двора Бибоков, за воротами, украшенными небольшим шпилем, собралось уже немало зевак: мужчин, старух, ребятишек, и зрители с явным удовольствием глазели на потешные усилия молодых наездников. Бух! Опять полетел Мишка. А ну, теперь Йожи пусть попробует! Эй, осторожней! Гляди, она сейчас в конюшню затащит!
Толпившиеся у ворот ротозеи, разумеется, делали и другие умные замечания, рассуждали между собой.
— Наверное, опять война будет, — говорил один крестьянин.
— Да ты в уме? Ишь что говорит!
— Раз Бибоки коня объезжают, это неспроста.
— Откуда же Бибоки могут знать: будет война или нет?
— Откуда? — ворча, захлопывал крышку своей трубки старый батрак. — Дворяне, они кровью войну чуют, как вот, скажем, мои кости — непогоду.
— Ну, ежели война начнется, как только один из этих парнишек объездит кобылку, то нам еще далеко до войны.