Черный город
Шрифт:
— Эх, если бы нам найти теперь этот документ!
— По всей вероятности, документ находится в комитатском архиве. Я хорошо помню, что запрос поступил от краковского бургомистра. До сих пор еще его печать стоит у меня перед глазами.
— А давно это было?
— Лет шестнадцать — семнадцать тому назад, если не больше. Я тогда находился при вице-губернаторе в Топорце, мы оттуда направили запрос здешнему исправнику, и он попросту ответил нам, что Жигмонд Бибок умер, а жена его вышла замуж вторично.
— Гм! Может быть, я сам и был
— Помнится, мне тогда бросилась в глаза такая странность, — продолжал старый писарь, — зачем жене разыскивать своего мужа, если она знает, что он умер, или как она может не знать, что он умер, если сама уже успела выйти замуж за другого? Потому мне и запомнился этот случай.
— А ты никогда не напоминал мне о нем? — спросил вице-губернатор,
— Напоминал один раз. Сразу же, как только прибыл сюда и познакомился с бывшей женой Жигмонда Бибока. Тогда я задавал вам этот вопрос.
— Вероятно, поэтому и вертится у меня в голове какое-то туманное воспоминание, будто я уже слышал как-то раз от тебя об этом прохвосте Жигмонде Бибоке. Но если все это так, то…
— То мы имеем дело с самым обычным двоеженством, — договорил вместо него Мортон. — Это я сразу понял. Да только какой был бы смысл начинать процесс против мертвеца. Поэтому мы взяли и ответили краковскому бургомистру, что разыскиваемый ими человек — умер.
— Ну и неправильно ответили. Как я слышал, Жигмонд Бибок — жив.
— Жив? Не может быть!
— И не только жив, а сегодня собственной персоной заявился к нам в село. Больше того, если меня не обманывает слух, он уже здесь.
В эту самую минуту в кабинет вошел слуга и доложил, что прибыл Винце Бибок с супругой и просит принять их.
— Вдвоем?
— Нет, с ними еще какой-то человек.
— Мне, может, лучше уйти? — спросил у Гёргея писарь.
— Погоди. Вот о чем я хотел тебя предупредить, Мортон: раз уж ты до сих пор о двоеженстве Бибока молчал, молчи и дальше. У меня есть некоторые виды на этого человека. А ты, после того как в управе закончат рассылку приглашений, поезжай в Лёче и разыщи в архиве то краковское письмо, если оно еще сохранилось.
Мортон ушел. А в передней сначала послышалось покашливание, потом робкий стук в дверь, и на оклик Гёргея: "Кто там? Войдите", — порог переступили дрожащие ноги седовласого Бибока, обутого в темно-серые валяные сапоги, облаченного в овчинную бекешу, с красно-бело-зеленым вязаным платком вокруг тонкой морщинистой шеи. Следом за старцем вошла жена двух мужей, с головой закутанная в полосатую красную шаль, так что из-под шали выглядывали лишь глаза да кончик носа. В руке она держала тоненький платочек, прижимая его попеременно то к носу, то к глазам. Шествие замыкал Жигмонд — все в том же странном наряде, в котором он появился в селе. Только саблю он на этот раз оставил дома. Жигмонд Бибок ступал с независимым видом, словно чувствовал себя своим человеком в этом красивом кабинете, украшенном старинными картинами, и словно
— Ego sum Sigismundus Bibok [Я — Сигизмунд Бибок (лат.)]
Увы, у вице-губернатора в эту минуту обе руки оказались занятыми: на одну он облокотился, подперев ладонью голову, а в другой держал трубку с длинным чубуком.
Холодный прием несколько смутил Жигу Бибока. Он молча уставился на вице-губернатора. Крупная голова и суровое, неприветливое лицо Гёргея производили величественное впечатление, — он был живым воплощением власти.
У Винце Бибока дрожали мелкой дрожью колени, и вице-губернатор, заметив это, сказал:
— Садитесь, дядюшка Бибок. И вы, сударыня, тоже! — что одновременно означало: а господин Бибок-младший пусть постоит.
Старика забил сильный кашель, и, задыхаясь, он рухнул в кресло. Затем наступила глубокая, томительная пауза. Вице-губернатор сидел, молча поглядывая то на одного, то на другого из посетителей.
— Так в чем же дело? — спросил он наконец.
При этих словах Жигмонд Бибок откинул назад голову и по-латыни, как это и приличествовало дворянину, начал было излагать свою жалобу. Однако Гёргей сразу же прервал его.:
— На мельнице, сударь, пшеничку стариков всегда первой берут в помол. Расскажите-ка сначала вы, господин Винце Бибок, что вас привело ко мне.
Старец собрался с силами, одернул бекешу, чтобы она сидела получше, отер рукавом рот и жалобным, слабым, как жужжание осы, голосом, но так же, как и его сын, по-латыни, принялся описывать, какой неожиданный и страшный удар обрушился на ладью его мирной жизни, уже приближавшуюся к своей последней гавани.
— А что случилось? — спросил вице-губернатор.
— Да вот сын мой вернулся, — жалобно простонал старец. — Сын, которого я считал погибшим. Жену его, как вы, ваше превосходительство знаете, я после известия о смерти Жиги взял себе перед богом и людьми в законные супруги, и она родила мне для блага родины и во славу дворянства двоих сыновей.
— Гм. Плохо дело! — пробормотал вице-губернатор. — Однако тут речь идет и о вашей супруге, господин Бибок, так отчего же вам не говорить по-венгерски? Прежде всего отвечайте: почему вы с этим делом обратились ко мне?
— Да потому, ваше превосходительство, что хотим просить вас установить порядок между нами, — пролепетал уже по-венгерски Бибок-отец, умоляюще сложив руки.
— И потому, что мы знаем, — сладким голосом вставил Бибок-сын, — вашу мудрость, господин вице-губернатор, и совершенство во всех отношениях!
— Нельзя нам оставаться под одним кровом, пока вы не рассудите, кто из нас прав, кто виноват, — приглаживая растрепанные, белые, как снег, волосы, продолжал старый Винце, окончательно переходя на венгерский, а вместе с этим с торжественной речи на простонародную.