Чёрный хребет. Книга 3
Шрифт:
Мальчуган наверняка давно не спал и ничего не ел. Пусть отдохнёт.
Возвращаюсь домой в предвкушении.
Грядёт сражение, которого я очень хочу избежать.
Глава 24
Армия из двухсот человек идёт через хребет.
Копья, мечи, щиты, стрелы, ножи. Многочисленные орудия отъёма человеческой жизни. В тысячный раз я задумываюсь о том, зачем я всё это делаю. До моего прихода Дарграг существовал веками, терпел налёты, мирился с погибшими и всех всё
Когда мы мы сделали по арбалету в каждый дом, то существенно усилили оборону деревни. Все сказали спасибо и на этом можно было остановиться.
Мы побили Фаргар — наших главных врагов. Это был важный ход, спасший в дальнейшем множество жизней, тут тоже можно было остановиться.
Но мы продолжили.
Мы уничтожили Гуменд, я веду за собой людей на Орнас, планирую атаковать Карут и все остальные деревни, что живут своей жизнью и не подозревают о Дарграге. Мы идём убивать для того, чтобы прекратить убийства в будущем. Так было всегда. Оплот цивилизации можно построить только против чужой воли.
— На поиски жуков! — кричит Хума голосом Арназа.
Парень научил летучую мышь этой реплике и теперь Хума летает над нашим войском с боевым кличем. Создаётся ощущение, что мы идём воевать не с людьми, а с гигантскими инсектоидами.
И она, наконец, научилась летать.
Сил у неё пока недостаточно для длинных перелётов, поэтому летучая мышь опускается кому-нибудь на голову, когда устаёт.
— На поиски жуков!
Во время пути я заставляю камень, размером с мою голову, парить над вытянутой рукой. Голубая жемчужина может подчинять любые окружающие предметы и заставлять их двигаться, следуя моим приказам. Но чем меньше объект, тем хуже он контролируется: метательный нож получается удерживать в воздухе с большим трудом. Объект ещё меньше просто улетает в случайном направлении.
— Как думаешь, обрадуется нам Дверон или нет? — спрашивает Хоб.
— Вряд ли, — говорю. — Но что ему остаётся? Он будет делать то, что мы ему прикажем.
Приближаемся к Фаргару.
Идём за подкреплением в грядущей битве.
Будем сражаться плечом к плечу с людьми, которые нас ненавидят.
Но ненависть это одно, а удар в спину — другое. Они сражались вместе с нами у Гуменда: не бросили, не сбежали, не повернули оружие в нашу сторону. Войско Фаргара сделало всё в точности, чего мы от них ожидали, поэтому подозрения в предательстве сильно приуменьшились. Мы им даже чуть-чуть доверяем.
Перед тем, как подойти к деревне, наш строй меняется из походного в боевой. Двигаемся вперёд, выстроившись в четыре шеренги. Местные жители, завидев нас, разбегаются по домам. В считанные минуты Фаргар пустеет, словно и не было никого на улицах.
— Эй, ты! — кричу.
Из-за угла крайнего дома выглядывает маленькая светловолосая девочка. Смотрит на нас с любопытством и совсем не собирается уходить.
— Приведи сюда Дверона, ладно?
Девочка
— Чего стоишь? — спрашиваю. — А-ну пошла! Кыш!
Она тут же исчезает и вскоре на краю деревни появляется Дверон. Двигается к нам, мрачный и насупившийся. С тех пор, как мы выиграли в битве и объявили всех жителей Фаргара рабами, всё местное население одолевают подобные настроения: неприятно чувствовать потерю свободы, осознавать себя рабом. Это слово мы используем, поскольку оно самое понятное для людей. Фактически, мы никого не стали обращать в рабство, а лишь навязали свою власть.
Я называю Дверона своим рабом, но он скорее вассал. Человек, который должен во всём подчиняться сюзерену — Дарграгу, Сарготу и мне.
Но Дверон по-прежнему воспринимает себя как свободного и ведёт себя так, будто происходящее — нелепица, которая пройдёт сама собой. Не хочет видеть во мне вышестоящего и подчиняется только потому, что я прихожу с армией.
— Как он меня бесит, — произносит Хоб. — Мы пощадили его жалкую жизнь, а он ещё и недоволен. Будь я на твоём месте, Гарн, заставил бы его выбегать к нам на полусогнутых, припадать к земле и пресмыкаться. Это именно то, что следовало сделать со всеми этими уродами.
— Я человек взрослый, — говорю. — И не обязываю всех вокруг любить меня. До тех пор, пока он ведёт себя правильно, всё идёт как надо.
Дверон приближается неторопливо, будто надеется, что мы его не дождёмся и повернём обратно, откуда пришли. Кажется, он стал даже более хмурым, чем в прошлый наш визит. Зарос, совсем перестал мыться, единственный глаз заплыл, словно кто-то совсем недавно надавал ему по морде. К тому же напился.
— В прошлый раз, — говорит. — Вы хотя бы пришли ко мне в дом, а не вызывали к себе, как прислугу.
— Ты пьян, — говорю.
От мужчины разит на несколько метров, стоять рядом невозможно. Любое насекомое, которое захочет на него приземлиться — подохнет от нестерпимой вони.
— Простите, совсем забыл, что Дарграг теперь запрещает нам пить.
— Никто тебе ничего не запрещает, — говорю. — Просто я недоволен, что староста соседней деревни выглядит вот так.
— Правда? — спрашивает. — Так привыкай. Это мой новый образ.
Отхожу от своих соплеменников и подхожу к Дверону очень близко, чтобы никто не услышал наш разговор.
— Мне очень жаль, что твоя жена погибла, — говорю. — Поверь мне, я знаю, каково это.
Я всю жизнь был в браке, и жены не стало, когда мне исполнился шестьдесят один год. Мы несколько месяцев боролись с раком желудка и победили: наступила ремиссия, целый год мы радовались каждому дню, жили как счастливейшие люди на свете, а потом он вернулся. Два дня меня не пускали в палату, сидел дома и не мог уснуть. На третий день мне позвонил незнакомый номер… Я смотрел в телефон и не мог ответить. Заранее знал, что скажут.