Чёрный как ночь
Шрифт:
Это тоже было больно.
Как будто слишком много всего вторглось в слишком маленькое пространство.
Его удовольствие почти ослепило меня, такое ошеломительное, что я захныкала ему в шею, и издаваемые им звуки сделались беспомощными, даже уязвимыми. Слезы катились по его щекам, когда он поднял голову, все ещё толкаясь в меня. В те несколько секунд я видела, как его лицо сделалось почти детским, пока он ещё сильнее вдалбливался в меня. Он говорил на каком-то другом языке. Я не понимала его, но исходящие от него чувства под конец выражали привязанность… почти любовь.
Я онемела. Я больше не знала, где нахожусь.
Я
Когда он наконец закончил, он обнял меня, обхватывая руками мою спину и не выходя из меня. Я ощутила, как эта острая часть его отступила, но он оставался во мне, все ещё почти твёрдый, и прижимался ко мне с очередным приливом того жара. Я чувствовала, как от него очередным насыщенным облаком исходит тепло и привязанность, как он крепче обнимает меня, тяжело дыша мне в грудь.
— Ты моя, — пробормотал он, стискивая мои волосы руками. — Ты моя, — он целовал моё лицо, затем горло, говоря со мной по-русски, затем на том другом языке, который я один раз слышала от Блэка — когда он читал те странные надписи на стенах в Почётном Легионе.
— Ты моя, — сказал он мягче, лаская мою щеку своей.
Я не шевелилась. Я смотрела в темноту потолка и гадала, как я не умерла.
Глава 9
Солоник
Он сделал это ещё четыре или пять раз перед тем, как впервые ушёл.
Я не очень-то считала.
Некоторые из этих раз слились воедино… все, что я знала — это то, что к концу последнего раза я умоляла его остановиться, и он наконец-то послушал. К тому времени он убрал кляп. Он заявил, что никто не услышит, если я буду кричать — как бы громко и как бы долго я ни кричала — и к тому времени я настолько затерялась между его сознанием и своим собственным, что мне даже не пришло в голову ставить его слова под сомнение. Я была измотана, пережила такую боль, какой, кажется, не испытывала никогда в жизни, даже когда меня подстрелили в Афганистане — когда я в последний раз была почти уверена, что умру.
Он сказал, что его зовут Солоник.
Он мало что рассказывал о себе.
Я спрашивала о нескольких вещах только ради того, чтобы его отвлечь. Возможно, какая-то часть меня лелеяла слабую надежду, что я сумею повлиять на него, пусть даже чуточку, если сумею забраться в его голову. Но даже учитывая то, насколько он разорвал мой разум, чтобы проникнуть внутрь меня, я практически не заглянула в него. Возможно, что-то из этого было особенностью расы, различия, которые Блэк упоминал, но не объяснил полностью. Возможно, отчасти дело в том, что и понимать-то было нечего.
Возможно, он был скорее животным, нежели личностью.
Отчасти дело могло быть в моем нежелании подходить к нему или его разуму ближе, чем я уже подошла. Возможно, я также боялась разозлить его, учитывая, что пока он не уставал причинять мне боль… своим разумом, по крайней мере.
Тот час или около того, когда он отсутствовал, я лихорадочно работала, стараясь избавиться от верёвок, привязывавших мои запястья к стене. Я пыталась пустить в ход зубы. Я пыталась подвинуть кровать ближе к столу, где, как мне думалось, может получиться пнуть лампу со стола и воспользоваться осколком стекла против верёвок.
Я так и не приблизилась к столу ближе, чем на смехотворные пять метров.
Я ничего не добилась, если не считать кровотечения из запястий в пугающих количествах, отчего по простыням на кровати-кушетки разбрызгались
Все это время я пыталась дотянуться до Блэка, но и с этим мне повезло так же, как с остальным — то есть никак.
Перед уходом Солоник снова вставил мне кляп, так что все это время я ещё и пыталась избавиться от кляпа, даже пыталась разжевать его зубами. Я не могла достаточно сомкнуть челюсти, чтобы преуспеть, а звуки, которые я в результате издавала, получались недостаточно громкими, чтобы проверить его теорию о том, что меня никто не услышит.
Очевидно, этот парень не впервые имел дело с удерживанием заложниц и изнасилованием.
Когда он вернулся через дверь после всего этого и увидел кровь, покрывавшую все простыни, он несколько раз цыкнул, затем осмотрел мои запястья. Я ощутила, как он решил, что они в порядке. Вообще-то, я чувствовала все, что он думал — по меньшей мере, все, что он позволял мне чувствовать… я не могла избежать его сознания, когда он сидел так близко ко мне на кровати.
Затем он сказал, что хочет снова меня изнасиловать, и я начала плакать.
Как и прежде, ему было все равно.
После этого он подтащил один из пакетов, который принёс с собой, и поставил передо мной еду. Ужин, видимо. Пахло и выглядело как Пад Тай [9] .
Он убрал кляп, целуя меня в щеку, пока развязывал узел.
В этот раз я не ждала. Я проигнорировала его слова о том, что никто меня не услышит, и завопила во всю свою грёбаную глотку.
Я орала, пока он не ударил меня или не вырубил каким-то иным способом.
Очнувшись в следующий раз, я все ещё была обнажённой, но он свернулся рядом со мной.
9
Пад Тай — классическое блюдо тайской кухни из обжаренной рисовой вермишели с овощами и ароматным соусом. Блюдо из рисовой лапши, приготовленное на гриле, считалось уличной едой и в местных местных ресторанах Тайланда.
Я посмотрела на него, гадая, сумею ли убить его, разорвав горло своими зубами. Я едва осознала эту мысль, а он уже открыл глаза. Взглянув на меня, он усмехнулся, и это беспричинно взбесило меня до такой степени, что я честно не думала, что когда-нибудь хотела так сильно убить кого-то, как хотела убить его в те несколько секунд.
Однако я ничего не сказала. Я просто смотрела, как он садится. Он немного поморгал в свете свечей, потирая лицо одной рукой. Я видела, как на мышцах его руки переливается детализированная татуировка похожей на дракона рыбы. Теперь единственное освещение в комнате исходило от полудюжины белых свечей, которые он зажёг на алтарной лавке.
Он запихнул кляп обратно, вопреки моему сопротивлению, затем свернулся вокруг меня и улёгся обратно спать, обвивая меня руками и душа своим присутствием.
Он казался полностью довольным.
Когда я проснулась в следующий раз, это было из-за запаха кофе.
Когда я открыла глаза, он стоял надо мной, слабо улыбаясь, одетый в белую классическую рубашку и синие джинсы. Он держал стаканчик, кажется, с настоящим кофе, и изучал моё лицо.
— Я сниму это, — сказал он предостерегающим тоном, указывая на кляп. — Но никаких криков. Да?