Чёрный как ночь

Андрижески Дж. С.

— Твоя девушка… — я задохнулась от этого слова.

Видя, как он нависает надо мной с улыбкой, и от него уже исходит этот жар, я ощутила, как отчаяние пытается завладеть моим сознанием. Слезы размыли все перед глазами, и я прикусила губу.

— Ты убийца, — сказала я ему. — Убийца детей… и насильник. Я никогда не буду чувствовать к тебе ничего, кроме презрения. Никогда.

Поначалу он выглядел озадаченным, его улыбка погасла. Затем его голос сделался серьёзным.

— Это не я, ilya, — сказал он. — Я не убиваю детей.

— Лжец… — сказала

я, хватая ртом воздух и все ещё пытаясь бороться с наркотиком. — Лжец…

Он тихо щёлкнул, ласково убирая волосы с моего лица и качая головой.

— Вот что тебя беспокоит? Мою мягкосердечную ilya, которая скучает по своей сестре? — он поцеловал меня в щеку, но я напряглась, ощущая очередную сильную боль в груди при упоминании Зои. Я знала, что он прочёл меня. Я знала, что он забрал от меня Зои — и моих родителей — читая мои воспоминания о детстве и времени на войне, как будто эти вещи и вовсе не принадлежали мне.

Если он и заметил моё расстройство, он его проигнорировал, снова щёлкнув, но уже тише.

— Не беспокойся из-за этого, маленькая. Я не убиваю детей. Я не делаю этого… никогда. Даже детей червяков. Я предавал их души забвению, вот и все. Я не тот мясник, которым ты меня считаешь.

— Лжец, — прохрипела я, снова борясь со слезами. — Лжец… грёбаный кусок лживого дерьма… я никогда не поверю тому, что ты говоришь. Никогда. Что бы это ни было…

Но я поверила ему.

Вероятно, он тоже это знал, потому что он улыбнулся. Я все ещё наблюдала за его фиалковыми глазами, пытаясь придумать, что бы такого похуже сказать ему, когда он скользнул пальцами в мои волосы.

Затем он опустил рот, и момент был разрушен.

***

Он не оставлял меня одну несколько дней.

Ну, мне казалось, что прошло несколько дней. Я не знала, как было на самом деле. Здесь я не могла отслеживать ход времени. Я потерялась в свете и тьме, в его разуме, его прихотях. Я понятия не имела, когда он кормил нас и следовал ли он какому-то расписанию. Еду доставляли, мы ели, мы спали.

Все, что я знала — это то, что в какой-то момент я проснулась, а он не лежал рядом со мной.

Комната погрузилась в полную тьму.

Я лежала, прислушиваясь к нему, но слышала лишь собственное дыхание.

Образы попытались встать перед моими глазами, воспоминания о том, чем мы занимались ранее той ночью, что произошло, должно быть, несколько часов назад — за несколько часов до того, как я уснула. Я решительно отбросила образы и ощущения, прикусывая губу настолько, чтобы ощутить вкус крови.

Это становилось моей привычкой здесь, как я заметила.

И все же что-то в этом беглом вкусе воспоминаний переключило во мне какой-то рычаг.

Как только это случилось, я внезапно сделалась крайне, крайне бодрой.

Последние несколько дней я провела, узнавая о нем как можно больше, пусть даже понимая, что, скорее всего, никогда не сумею это применить. Наверное, это позволило мне на чем-то сосредоточиться. Это дало мне какую-то цель для достижения… возможно, если бы её у меня не было, я бы потеряла надежду. Я пыталась выведать у него о внуке Лоулесса,

Пите, о том, где его держат. Ответы Солоника были смутными, но скорее снисходительными, нежели настороженными. Он явно не считал важным тот факт, что мне это известно. Он сказал несколько слов на тайском, но в основном я уловила вспышки изображений в его разуме.

Взбаламученная вода, запах рыбы и мочи, ржавые клетки…

Только спросив третий раз, я осознала, что вижу какую-то баржу.

Я попыталась получить что-то конкретное, но его разум оставался уклончивым, недоступным для выпытывания.

Рядом с ватами. Рядом с местом, где убийца оставлял тела, чтобы Солоник от них избавился.

Я попыталась получить от него личность убийцы, поскольку он продолжал настаивать, что это не он. По какой-то причине ответ на этот вопрос Солоник защищал более тщательно. Возможно, это верность своему работодателю, вопреки раздражению в адрес мистера Счастливчика за то, что тот «прятал» меня от него. Верность самому убийце. Какими бы ни были причины, я явно уловила, что Солоник не хочет, чтобы я знала. Его мысли на этот счёт казались почти личными, но я никак не могла понять, что это означало — если только они с убийцей не были друзьями в каком-то смысле.

Однако это ощущалось почти личным и, на мой взгляд, совершенно не имело смысла.

Солоник определённо не собирался когда-либо отпускать меня.

Какая бы правда ни скрывалась за убийцей детей и Солоником, я чувствовала, что моё время на исходе. В последние несколько периодов бодрствования я ощущала это с растущей срочностью. Время Солоника в Бангкоке подходило к концу. Чем он тут ни занимался, и какой бы ни была его настоящая связь с убийцей детей, скоро все будет кончено.

А тогда будет покончено и со мной. По-настоящему покончено.

Как только эта мысль обрела реальность, возникла ещё одна мысль.

Я выбираюсь отсюда. Сейчас же. Прежде чем он вернётся.

Даже если это значит убить себя.

Когда эта мысль пронеслась в голове, я посмотрела вверх, снова вспоминая то слабое дуновение воздуха над головой. Я смотрела при каждом удобном моменте, даже когда он уходил на несколько секунд, чтобы воспользоваться туалетом или заплатить за доставку еды, или когда он засыпал рядом.

Я пришла к выводу, что там определённо имелось окно, хотя оно было не только закрашено, но и заколочено. Доска отошла достаточно, чтобы пропускать лёгкие дуновения воздуха через неплотно закрытую ставню, вот и все. Я понятия не имела, куда вело окно; он явно держал меня где-то под землёй, но насколько я знала, то окно просто вело на верхний этаж того же здания.

Солоник запирал дверь комнаты, в которой держал меня, даже когда сам находился внутри.

Уходя, он запирал её с дополнительными мерами предосторожности. Я несколько раз слышала звуки, так что знала — с той стороны у него что-то вроде навесного замка, не просто замка в дверной ручке, который я могла бы сломать, если бы вырвалась на свободу.

Если бы вырвалась на свободу.

Все остальное было теорией, пока я не разберусь с этой частью.

Что бы я ни предприняла, чтобы выбраться отсюда, сначала мне нужны мои руки. И мои ноги.