Черный клинок
Шрифт:
Но в конечном итоге, Торнберг, не в вас корень зла. Он в нас самих. Мы словно в капкане, и его стальные челюсти готовы захлопнуться и схватить нас в любую минуту. И виню я себя ничуть не меньше, чем вас.
Она опять наставила на Торнберга кольт, рука ее выпрямилась и так напряглась, что он даже подумал, что ошибался, считая, что она не сможет нажать на курок пистолета. «Судя по ее виду, с ней поздно вести разумные разговоры, – подумал Торнберг. – Она напялила на себя такую броню, что ее уже ничем не прошибешь».
– У меня есть письма Аманды, но в суд я их не представлю, – заметила Стиви. – У меня нет прямых улик,
И с этими словами Стиви нажала на курок. Однако за мгновение до выстрела Торнберг умудрился схватить тяжелый хрустальный стакан, стоящий на ночной тумбочке, и запустить его Стиви в плечо, сбив ее с прицела.
Пуля попала ему в грудь чуть пониже сердца. Он рухнул поперек кровати. Стиви вскрикнула, увидев, как из раны хлещет кровь, заливая покрывало. Торнберг широко раскрыл глаза, бессмысленно уставясь в одну точку, но она не смогла удержаться и взглянула на его лицо.
Ее бросило в дрожь, и она заплакала. Вид крови, стекавшей с постели, сильно напугал ее, и она кинулась бежать прямо через лес, к краю площадки для гольфа, и только там увидела, что рука ее все еще сжимает пистолет. Передернувшись всем телом, она зашвырнула его подальше в кусты, а потом, спотыкаясь, поплелась к взятой напрокат машине и с трудом забралась в нее.
Стиви ничего не соображала. Она вела машину, судорожно вцепившись в руль. Однако ехала на удивление аккуратно, не превышая скорости и вовремя подавая световые сигналы. У первой же телефонной будки она вышла, нащупала в сумочке монеты и, позвонив в полицию, сообщила о трупе, не называя ни Торнберга, ни себя. Дежурный полицейский настойчиво задавал ей вопросы, но она повесила трубку.
Едва выйдя из будки, Стиви упала на колени и ее начало рвать. Чувствуя головокружение и слабость, она с трудом села в машину, безвольно положила руки на руль и невидящим пустым взглядом уставилась на бескрайнее безоблачное небо. Слышался только приглушенный шум мотора, работающего на холостом ходу, и больше ничего.
Наконец она немного пришла в себя, осмотрелась, мысли постепенно обрели четкость. Одно дело задумать убийство, находясь в полной уверенности, что оно оправданно и справедливо, и совсем другое – совершить его. Убийство есть убийство, какими бы высокими помыслами человек ни руководствовался, и до Стиви наконец-то дошло, что последствия его неминуемо скажутся.
Токио
В огромном городе наступила ночь.
Современный Токио – это мегаполис с царящим в нем унынием, присущим обществу, еще не оправившемуся от глубокого разочарования, вызванного поражением в войне. Вдобавок ко всему, бездумно придерживающемуся пустопорожних символов, выраженных в безудержном потреблении фирменных товаров или в поклонении пустоголовым рок– и поп-звездам, что придает особую пикантность стилизованной печали ультрасовременному фасаду этого общества.
Вулф, прогуливаясь по ночным улицам Токио, крадучись с осторожностью волка, с удивлением рассматривал архитектуру города, сочетающую в себе чужеродные и сугубо национальные элементы. В ней не чувствовалось никаких излишеств, никакого свободного полета мысли зодчих, ничего похожего на компромисс. Она отличалась строгостью и решительностью форм.
Вулфу
Никогда еще не был он так счастлив, как теперь, бродя по темным улочкам города. Далеко позади остались сверкающие неоновые рекламные щиты Гинзы, над которой всю ночь висит жемчужное сияние, словно искусственный рассвет или, наоборот, надвигающиеся сумерки. С меланхолической печалью вспоминалось все хорошее, особенно его первые впечатления.
Вспомнилась и Хана, печальная и одинокая, попавшая, отчасти по собственной вине, в современный ад. Он знал, " что ей стали бы понятны его чувства, испытываемые во время прогулки по ночному Токио.
Впереди в ярком свете мелькнул силуэт Чики.
Заняв выгодную позицию напротив входа в храм Запретных грез, он смотрел, как карлица в мужском костюме пропустила в здание Чику. Дверь закрылась, и на улице засветились лучи фар приближающегося автомобиля. Машина промчалась мимо, и опять наползла темнота. Бледные отблески от Гинзы едва достигали места укрытия Вулфа, отчего казалось, что они приходят из другого мира. На улице не было ни единой души, лишь из открытого неподалеку окна доносился мужской голос, звучавший то громче, то тише и прерываемый то и дело взрывами смеха, – по телевизору передавали развлекательную программу.
Теперь все сводилось к одному: план намечен, но он настолько опасен, что лишь отчаяние вынуждало их браться за его осуществление.
Вулф засек время, когда Чика вошла в храм Запретных грез; минуты потекли крайне медленно; казалось, стрелки часов вот-вот остановятся.
Первое, что он увидел, придя в сознание, как бы проснувшись после долгого сна, было лицо Чики. Никому другому не обрадовался бы он так, как обрадовался, увидев ее. Как сильно любил он ее! И вот теперь ему пришла в голову мысль: а не на смерть ли он посылает ее?
Время.
В темноте смутно различался желтый светящийся циферблат его часов. Вулф напряг зрение, снова оглядел улицу и заметил другой приближающийся автомобиль. Свет фар скользнул по фигуре Вулфа и быстро пробежался по стенам здания, как в старых кинофильмах, в которых непременно показывают побег из тюрьмы.
Вулф пошел вдоль квартала, стараясь быть незамеченным, и, только отойдя подальше, перешел на ту сторону улицы, где находится храм Запретных грез. Там он быстро повернул за угол и двинулся вдоль стены, как его научила Чика, и еще раз повернул за угол. Голову он опустил вниз, сгорбился, шагал быстро и резко, расставив локти, – так обычно ходят японцы. Хотя Вулф и был крупным мужчиной и его вряд ли приняли бы издали за местного жителя, но и за туриста тоже не сочли бы.
Он миновал участок задней стены, под обломками которой Достопочтенная Мать недавно пыталась разыскать и уничтожить его, и увидел, что выломанная стена заделана свежим бетоном и опутана колючей проволокой, пока он не затвердел. Он ускорил шаг, разумно сочтя за лучшее поскорее миновать это опасное место.
Кругом были незнакомые улочки старого Токио, узенькие и не имевшие названий. Даже старожилы города не знали их и в случае нужды не раз переспрашивали дорогу, чтобы добраться до них. Дойдя до глухого фасада второго здания храма, он еще раз внимательно огляделся. Вдоль стены пролегала узенькая улочка, Вулф пошел по ней.