Черный лебедь
Шрифт:
Эстер немного пугалась, слыша такие рассуждения своего старшего сына. Она предпочла бы, чтобы он был легкомысленным и шумным, как его ровесники, а не таким самоуглубленным и серьезным не по возрасту. Он говорил о прочитанном романе с отрешенностью интеллектуала и проникновенностью страстного читателя.
– Мне не кажется разумным так увлекаться каким-то романом, который, скорее всего, даже не будет опубликован, – позволила себе заметить она.
Лицо мальчика помрачнело.
– Ты говоришь это серьезно? – настороженно спросил
– Я думаю, твой отец не будет им заниматься, – сказала она.
Эмилиано недоверчиво посмотрел на мать.
– Он тебе объяснил, почему?
Эстер пожала плечами.
– Ты прекрасно знаешь, что твой отец не слишком щедр на объяснения.
– У папы есть чутье, он умеет распознавать хорошие романы и ошибается очень редко. Если бы это зависело от меня, я бы напечатал эту вещь без колебаний, – сказал Эмилиано. – Если он не хочет делать этого, значит, есть какая-то причина.
И он пристально взглянул на мать своими умными глазами.
– Может, отец решил так назло кому-то? Наверное, в нем говорит обида. Ты ведь знаешь, какой он обидчивый.
– Но о какой обиде ты говоришь? – отмахнулась Эстер, которая не уставала удивляться суждениям Эмилиано, но не собиралась обсуждать с мальчиком подобные вещи.
– Наверное, он обиделся из-за того, что она его бросила, – спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся заявил мальчик.
Любовные интрижки отца не были тайной для семьи, и даже маленький Джанни с некоторых пор повторял слова взрослых о папиных «подругах».
Эстер сильно расчихалась.
– Этот холод невыносим, – пожаловалась она, меняя тему разговора и сморкаясь в белоснежный батистовый платок. – И как это ты еще не подхватил здесь простуду?
– Я просто об этом не думаю, – резонно заметил мальчик. – А правда, что такой холод посреди лета вызван войной?
Эмилиано имел в виду слухи, которые связывали необычайно холодное и дождливое лето с какими-то катаклизмами в природе, вызванными войной.
– Не думаю, – улыбаясь, ответила мать. – И все-таки не припомню другого такого ужасного июля. Это такая метеорологическая аномалия, о которой ты будешь рассказывать своим детям, если, конечно, не отморозишь себе язык, – пошутила она. – Послушай меня, Эмилиано, не отказывайся от горячего полдника.
– Ладно, мама. Но только здесь, если ты не возражаешь, – упорствовал мальчик.
– Хорошо, – сдалась мать. – Я пришлю Анджелину разжечь тут камин, чтобы ты смог пережить этот ледяной июль и передать о нем свои воспоминания потомкам.
Эстер встала, вся закоченевшая, и направилась к двери.
– Прошу тебя об одном, – сказала она, прежде чем выйти. – Постарайся складывать страницы рукописи точно так же, как они были. Ты ведь знаешь, что отец может простить тебе любопытство, но не потерпит беспорядка.
– Последую твоему совету, мама, – пообещал Эмилиано, снова принимаясь за чтение.
Эстер собиралась уйти, когда на пороге появился мальчик. На красивом худеньком
– Иди сюда, Фабрицио, – позвала Эстер, улыбаясь ему. – Иди, не прячься, – ласково добавила она.
Малыш выглянул и снова спрятался. Эмилиано оставил в кресле рукопись и направился к двери.
– Ну же, иди сюда. Мы ведь с тобой друзья, – ласково уговаривал он ребенка.
Фабрицио, слегка прихрамывая, вышел из своего убежища, чтобы доставить удовольствие Эмилиано, к которому относился с благоговением. Эмилиано был его идолом, его богом, неиссякаемым источником всяких сказок и историй, которые приводили малыша в восторг.
– Мама говорит, что я не должен заходить в комнату господ. – Голос у ребенка был чуть хриплый, и из-за одышки он запинался, как человек, которому не хватает кислорода.
Проговорив это, он повернулся и убежал, слегка припадая на одну ногу: полиомиелит, от которого он почти вылечился, оставил неизгладимый след.
Эмилиано возмущенно уставился на мать.
– Кто-нибудь должен объяснить этому бедному ребенку, что он живет в своем доме, точно также, как я и остальные дети!
Эстер вспыхнула, и ее больное сердце бешено застучало.
– Что такое ты говоришь? – растерянно пролепетала она.
Необыкновенное сходство между Фабрицио и Эдисоном Монтальдо, не говоря уж об отличительном знаке на лбу, было замечено даже мальчиком, который осмеливался теперь сказать ей об этом прямо.
– Я говорю, – ответил Эмилиано другим, более спокойным тоном, – что мы не в девятнадцатом веке. Если сын поварихи живет в одном доме с нами, он должен иметь и наши права. И ему нельзя запрещать входить в наши комнаты.
Эстер вздохнула с облегчением.
– Ты знаешь характер Джильды, – объяснила она. – Она передала сыну крестьянскую почтительность к хозяевам. Фабрицио постепенно привыкнет и освоится в нашем доме. Но ему нужно на это время…
Но Эмилиано уже не слушал ее. Эта тема была для него исчерпана. Он снова уселся в отцовское кресло и углубился в рукопись.
Эстер вышла в коридор и задумалась. Потом снова заглянула в кабинет.
– Мне пришла в голову идея, – сказала она. – Уже давно мы ни с кем не встречаемся. Отчасти это из-за войны, отчасти из-за рождения Лолы. Что ты скажешь, если на днях мы пригласим кое-кого из друзей?
– Кого, например? – рассеянно спросил мальчик.
– Например, Веральду Ровести. И кое-кого из ребят.
Эмилиано взглянул на мать с едва заметной иронией. Она прекрасно знала, что его не интересовали сверстники, и, конечно, это предложение имело другую цель. Ровести тоже был крупным издателем и серьезным конкурентом, но деловое соперничество не мешало двум семьям поддерживать дружеские отношения.