Черный лебедь
Шрифт:
Эти люди работали здесь со времен основания издательства «Монтальдо», и вот теперь у них ничего не осталось, кроме этой солидарности, которая сплотила их перед лицом беды и которая должна была помочь им пережить войну – это чудовище, пожиравшее и самих людей, и все то, что было создано их руками.
Все они знали Эдисона Монтальдо и, помимо его положения хозяина, уважали в нем то предпринимательское чутье, ту деловую хватку, то умение использовать людей по их способностям, с помощью которых ему удалось когда-то этот комплекс создать. Но все было уничтожено бомбами, и теперь все предстояло воссоздать заново.
И пока Эдисон был один на один со своим отчаянием и жгучим чувством бессилия, они молча стояли и чего-то ждали от него. В этот момент он многое понял. Он понял, что для него наступил час расплаты. У всех этих людей, что, вопреки очевидности, на что-то надеялись, молча стояли и ждали от него какого-то решения, которое могло бы спасти их будущее, ему хотелось сейчас попросить прощения, чтобы освободить от гнета свою совесть. Он бы хотел отречься от того, что не уставал повторять с воодушевлением все эти годы: «Фашизм поможет нам вырасти, стать великими. Он выведет из средневековья нашу экономику». Воспоминания об этом теперь жгли его стыдом.
Эдисон повернулся к Минетти. Этот молодой инженер, с решительным выражением лица и прямым честным взглядом, тоже ждал его слов.
– Друг мой, – сказал ему Эдисон Монтальдо, – все пропало. Все кончено.
Легкая улыбка вдруг осветила красивое лицо молодого человека.
– Пепел – это удобрение, из которого возрождаются самые честолюбивые замыслы, – сказал он. – Особенно если взяться за дело всем вместе. Ну а пока что делать этим людям? Как им прокормить свои семьи?
Эдисон Монтальдо обвел взглядом всех стоявших перед ним людей. Одного за другим: инженеров, механиков, верстальщиков, линотипистов, наборщиков. Узнал среди них старого корректора, которому хватало одного взгляда, чтобы увидеть грамматическую ошибку или вкравшуюся опечатку. Он представил их себе на привычных рабочих местах и снова увидел в действии это огромное предприятие. Он видел, как набираются, буква к букве, строка к строке, творения великих писателей, острые статьи журналистов, заметки специальных корреспондентов и просто скромных рядовых репортеров, как все это переносится на бумагу в линотипном зале, где машины стоят, точно позвонок к позвонку, образуя спинной хребет какого-то доисторического чудовища. Эдисон представил все это, и слезы навернулись ему на глаза.
Этот типографский комплекс в Нонантоле был его гордостью, его жизнью. Когда-то, много лет назад, он женился на Эстер только потому, что ее состояние позволило соорудить это грандиозное предприятие. Он никогда никого по-настоящему не любил, никогда и ничего не делал со страстью, за исключением того, что относилось к его издательской профессии. Эдисон Монтальдо был плохим мужем и никудышным отцом, но зато он был великим издателем, крупнейшим предпринимателем, и в этом была его гордость. И вот теперь он оказался всего лишь слабым, бессильным человеком, чьи многолетние труды и достижения были сметены с лица земли за одну ночь. Бомбы уничтожили все труды, все радости, тревоги и надежды, все мечты его жизни.
– Мы выплатим всем сотрудникам двухмесячное жалованье, – спокойным голосом сказал он директору типографии.
– Двухмесячное? – с сомнением спросил инженер Минетти.
– Двухмесячное, – подтвердил Монтальдо, быстро прикинув
И, обращаясь ко всем, громко, чтобы все могли слышать, он сказал:
– Когда наступит мир на нашей земле, мы все восстановим. Типография будет вновь отстроена. И мы будем, как и прежде, работать вместе. Но до тех пор у всех у нас единственная цель: постараться выйти живыми из этой катастрофы.
Его услышали все, и сотни людей вздохнули с облегчением. Каждый почувствовал, что есть еще на что надеяться, ради чего жить. Они поняли, что хозяин не покинет их, и на эту его решимость готовы были ответить такой же решимостью. Никогда они не были так едины.
Эдисон повернулся и пошел к дороге. Джакомо Минетти проводил его до машины, в то время как рабочие разбредались по домам.
– А что собираетесь делать вы? – спросил его Монтальдо, открывая дверцу.
– Постараюсь быть полезным родине, – сказал тот, едва заметно улыбнувшись.
– В каком смысле? – спросил Эдисон.
– Надо помочь тем, кто хочет вымести из Италии фашистов и немцев, – ответил Минетти. – Я уйду в горы, где формируются партизанские отряды. Там люди нужны.
– Понимаю, – кивнул Эдисон.
Он слышал об этих партизанских отрядах, хотя и не верил в их способность серьезно сопротивляться регулярным частям. Он уважал храбрость этих людей, но не верил в действенность Сопротивления.
Микеле включил зажигание и завел мотор.
– Мы снова встретимся, когда все это кончится, – пообещал Минетти, протягивая руку, которую Монтальдо крепко пожал.
– Дай бог, – прошептал Эдисон, усаживаясь рядом с водителем.
По дороге домой они сделали остановку в Рубьере, на виа Эмилиа. Оба проголодались и устали. Увидев старинную вывеску остерии «Золотой лев», где он бывал в детстве вместе с отцом, Монтальдо решил остановиться здесь. Его отец, занимавшийся торговлей скотом, был великим обжорой, выпивохой и азартным игроком, который сновал по всем рынкам в поисках выгодных сделок, доступных женщин, шумных кутежей. Иногда он брал с собой и старшего сына, названного в честь великого изобретателя Эдисоном.
И теперь, оказавшись перед этой выцветшей от времени вывеской, которая вызвала в его памяти веселую сутолоку, смех и шум голосов, вкус красного шипучего «Ламбруско», а главное, аппетитные запахи соусов из кухни и свежего хрустящего хлеба, Эдисон, не раздумывая, велел Микеле остановиться.
Он припомнил и смуглые точеные руки женщины с чувственными губами и томными глазами. Разнося еду и протирая столы тряпкой, она наклонялась, открывая в широком вырезе блузки глубокую белоснежную борозду между роскошными грудями.
Ее звали Милее, и это имя, значения которого он не знал, казалось ему таким же нежным, как и ее зазывающий взгляд. Когда один знающий посетитель сказал, что Милее означает «солдат», она приняла это в шутку и продолжала хвалиться им, как синонимом нежности и женственности. Милее была статная женщина и походила на трактирщиц былых времен. Ей приписывали множество любовных похождений, но у нее не было какого-то одного постоянного друга сердца, как не было и детей, которых бы она очень любила и общаясь с которыми способна была бы растрогаться до слез.